Сибирские огни, 1976, №4

Знал, конечно, и Иван, что Марья не утерпит и, даже несмотря на свое послеродовое прихватывание, поднимется в тайник, потому и по-ч звал Темрюка за свой стол, хотя были и подостойней его — Шереметев,' Хилков, Кашин, Куракин, Шевырёв, но теперь, не стремись он даже уго­ дить царице в благодарность за рожденного ею сына, он скорей усадил бы рядом с собой самого последнего холопа, чем этих достойных. Даже Шереметеву не хотел он отдать его вины и усадить за свой стол, хотя за­ слуг у старого воеводы было гораздо больше, чем провинностей, и, из всех воевод, лишь он да Воротынский имели серебряные шестоперы с драгоценными камнями, подаренные царем в.знак их особых заслуг,— ну а Хилкова, а особенно Кашина и Шевырёва, — и подавно!.. Шевырёв и Кашин были из рода княжат Оболенских, ненавидимых Ираном наравне с Шуйскими с самого детства и уже принесших на ал­ тарь его ненависти две жизни, а Куракин принадлежал к одному из трех самых опальных московских боярских родов, первым из которых был род Лобановых-Ростовских, вторым род Катырёвых, а третьими были — Куракины. За поддержку Владимира Старицкого в его притязаниях на престол четверо братьев Куракиных, как и Лобановы-Ростовские и Ка- тырёвы, были лишены боярского звания и отправлены в ссылку: стар­ ший— в Новгород, средний— во Псков, а двое погодков — в далекую Казань... Младшего Иван не тронул, пощадив его молодость, оставил в Москве и даже в бояре возвел, надеясь, что участь его братьев навсегда отобьет у него охоту замышлять козни против царского дома, а проще­ ние и милости, которыми он был одарен, внушат ему совсем иную мысль о царе — как о добром и справедливом милостивце, а не жестоком и бес­ пощадном карателе. Знал Иван, что из таких прощенных и пожалованных недругов не­ редко получаются вернейшие и преданнейшие слуги, но на этот раз зов крови оказался сильнее царских ласк. Из волчонка, взятого в прируче­ ние, не получилось верного пса — получился волк, который смотрел в лес и которого тянуло в лес, в самые его дебри, те дебри, которых силь­ ней всего страшился Иван, сквозь которые ему предстояло прорубать­ ся... И топор, подаренный ему мужиком в Старице и приколоченный Васькой над дверью думной палаты, был только маленьким подобием того огромного топора, в который превратилась его душа, в который превратился он весь, весь без остатка, со всеми своими чаяньями и стрем­ лениями, со всей своей злобой и ненавистью,—- и могучий, незатихающий внутренний голос уже звал его в эти жуткие дебри, звал настойчиво и властно, и в этом зове было все — и месть, и одержимость, и страх, и даже отчаянье — отчаянье необузданной страсти, разбереженной не­ обузданным воображением. Ничтожные щепки отсекло пока что лезвие этого топора, и дрему­ чие дебри по-прежнему дыбились перед Иваном могучей преградой, ко­ торую он и не пытался сокрушить, а только набрасывался на нее в опро­ метчивой, яростной, но бессильной злобе, не зная и не видя способа, ко­ торый помог бы ему одолеть эту твердыню. Но теперь уже знал он — не способ, но силу, которая способна была разрушить на Руси, выру­ бить, раскорчевать любые дебри... И нужна была этой силе только сво­ бода — свобода, а не власть, и он готов был дать ей самую полную сво­ боду, оставив за собой власть. Только такого союза всегда хотел он, и теперь он получал его! Темрюк за его столом — эго не только угода ца­ рице, но и скрепление этого союза. Темрюк — первая ласточка, первый из тех, кого он пошлет (и даже не пошлет, а позволит!) рубить и ip ac- корчевывать вековые дебри, вздымающиеся на его пути, и он знает и ве­ рит, что Темрюк и сотни других, подобных ему, с радостным рвением примутся за эту страшную работу, ибо только так они могут изменить свою собственную судьбу.