Сибирские огни, 1976, №4

железнодорожном ПТУ. А тут действитель­ но чего только нет! И модели скоростных тепловозов и электровозов, сконструирован­ ные самими учащимися, и особое приспо­ собление, которое безотказно поднимает в заданное время нужный пантограф (тоже плод технического творчества учащихся), и огромный электрифицированный стенд, где отмечены все железные дороги страны... Но вот мы уж е более или менее с учили­ щем познакомились, убедились, что здесь всюду царит дух творчества, что из стен этого учебного заведения выходят всесто­ ронне развитые, влюбленные в свою про­ фессию ребята. Уже пора бы и копнуть по­ глубже, показать, как именно мастера и преподаватели добиваются таких результа­ тов, с какими трудностями сталкиваются, что их тревожит, не удовлетворяет, как, на­ конец, складываются их взаимоотношения с учащимися. Ведь даж е при беглом зна­ комстве с ПТУ видишь: в учебном заведе­ нии такого типа масса специфических про­ блем и трудностей, возникающих именно на стыке общеобразовательной подготовки и производственного обучения. Однако М. Коршунов вместо того, чтобы идти вглубь, продолжает идти вширь, ищет все новые и новые сенсации в этом удиви­ тельном ПТУ. Причем автор явно работает «под Хейли», стремясь непременно показать все участки и службы училища, начиная от учебных лабораторий и производственных мастерских и кончая библиотекой. Данью А. Хейли сказывается и полудетективная история гибели Тоси Вандышева, история, хоть и поучительная, но явно «недееспособ­ ная», чтобы стать идейно-художественным центром романа, тем более поводом для ис­ следования серьезных нравственно-этиче­ ских проблем. Совершенствовать человеческую сущность Окарикатуривание, высмеивание, обличе­ ние учителей—тенденция, которую вряд ли стоит поощрять. Хотя бы потому, что все «педагогические поэмы», кроме своего чис­ то художественного, литературного назна­ чения, имеют также назначение воспита­ тельное. А велик ли воспитательный эф ­ фект от произведения, где учитель выведен в самом неприглядном виде, где явно либо подспудно проводится весьма сомнительная идея о неискоренимом «антагонизме» меж­ ду учителями и учениками?.. И все-таки это «развенчание» учительства, эту резкую кри­ тику в адрес современной школы я не скло­ нен рассматривать только как прихоть ша­ ловливой музы, только как произвол со сто­ роны отдельных авторов. Что-то, видимо, меняется и существенно меняется в нашей жизни, если мы столь придирчиво и строго начинаем спрашивать с людей, отвечающих за воспитание подрастающего поколения. Это «что-то» расшифровать нетрудно — резко повысился общеобразовательный уро­ вень нашего общества, наступил век всеоб­ щей грамотности. Учитель, как источник света, как носитель знаний, ныне перестал быть тем уникальным явлением, каковым он был лет сорок-пятьдесят назад, а тем более до революции. «Ее родная деревня, — читаем мы в о д ­ ной из «педагогических поэм»,— холщовая и лапотная, имела до революции только двух грамотеев — бывшего волостного писа­ ря, который требовал от мужиков, чтоб его называли барином, и спившегося дьячка- расстригу. Д аж е местный богатей Панкрат Кузовлев, крупно торговавший льном и ко­ жами, не умел расписываться в казенных бумагах. В начале двадцатых годов в деревню прислали учителя, бойкого парнишку с по­ калеченной на польском фронте рукой. Он принялся не только за детишек, но и за взрослых, вошло в уличный быт новое сло­ во «ликбез». Действительно, до революции, и даж е в 20—30 годы, учитель был живым культур­ ным центром села, чуть ли не единствен­ ным источником знаний, и пользовался не­ пререкаемым авторитетом (вот где корни того почтения и уважения, каким был окру­ жен учитель в старое время и на отсутствие которого так сетуют сейчас многие). Если раньше перед учителем за версту снимали шапку, то это была дань уважения не столько личности учителя, сколько его зва­ нию, его «сану». Сейчас такого преклонения перед учителем нет и, славу богу, что нет. Слава богу, что на учителя не взирают как на пришельца с того света, не замирают в благоговении перед ним. Слово «учитель» утратило свой магический смысл, и на са­ мого учителя смотрят теперь просто как на исполнителя определенных функций. И как со | всякого работника, отвечающего за «свой» участок, с него и требуют, не делая никаких скидок, не давая никаких побла­ жек. Думаю, все это в какой-то степени и объясняет, и даж е оправдывает резкую кри­ тику, раздающуюся в адрес учителей и школы со страниц современных «педагоги­ ческих поэм». Однако есть здесь и другая сторона вопроса. А именно та, что многие учителя сами прекрасно понимают, насколь­ ко повысились требования, предъявленные к ним как к педагогам; сами осознают, что для утверждения своего авторитета им нужно куда больше знаний, профессиональ­ ного мастерства, духовных затрат, нежели их коллегам 20—30-х годов. И не только осознают, но и ищут новые пути и сред­ ства для выполнения задач, возложенных на них обществом, думают, дерзают, экспе­ риментируют. «— Дадим себе отчет: о чем мы сейчас мечтаем? Только о том, чтоб лучше гото­ вить учеников? Нет! Готовить лучших лю­ дей! Мечтаем усовершенствовать человече­ скую сущность. А об этом мечтали с неза­ памятных времен. Можно сказать, мечта рода людского...» Так говорит один из героев повести Вла­ димира Тендрякова «Ночь после выпуска» («Новый мир», 1974, № 9). Вот на этой повести мне хотелось бы за ­ держаться дольше других, выделить ее осо­ бо из потока произведений, посвященных