Сибирские огни, 1976, №3
слизнула.— Дед Матвей неторопливо налил в блюдце из чашки уже остывший, чай, отхлебнул несколько глотков и поставил блюдце на стол.— Подразумевали и следователь, и полицмейстер-генерал, будто дело это рук Гайдамакова и Цыгана. На Скорпиона Глухова, опять же, частично грешили, только вот загвоздка: Скорпион плавать не умел. А чтоб, значит, вытащить брыльянты из саней, надо было зимой в про рубе нырять. На такое, скажу тебе, не каждый решится. — Как фамилия Цыгана? — Цыган'да и Цыган... Был он в Березовке человеком пришлым, никто его роду-племени не знал. — А куда он делся? — спросил Слава Голубев. — Сказывали, будто с колчаками утек. Еще люди языки чесали, что при колчаковцах Лизавета прижила сына от Цыгана. Куда тот малец делся, если он по правде был, сказать не могу... А собою Лизавета в ту пору очень даже видная была. Из женского полу краше ее в Березовке в ту пору никого не водилось, да и в теперешнее время, пожалуй... раз ве только внучка Савелия Терехина на нее красотой здорово пошибает. — А Савелий Терехин не родня Гайдамачихи?— вдруг спросил Антон. — Эк, едри-ё-корень, куда ты шрапнель запузырил! — дед Матвей даже ладонью по столу стукнул.— Савка давней сибирской породы, а Лизавету старый Гайдамак совсем девчонкой перед революцией в Бе резовку откуда-то привез. Был слух, будто он ее из нищенок подобрал и, чтоб не унизить свое дворянское звание, мотанул с нею в Сибирь. — Романтичная история,— с самым серьезным видом проговорил Голубев. — От этой романтики, по-моему, кровью пахнет,— хмуро обронил Антон. Дед Матвей, допив чай, перевернул опустевшую чашку на блюдце и довольно разгладил бороду. Голубев, продолжая рассматривать яркий, словно только что сделан ный, рисунок на чашке, задумчиво проговорил: — Вот мастерство... — Тонкая работа,— согласился Антон, поднимаясь из-за стола.— Может, сходим на озеро, а? Авось, шальной окунишка клюнет. — Обязательно,— с готовностью согласился Слава,— А может, сун дук с «брыльянтами» поищем? 6 . «Шпилька» в голову В воскресный вечер, когда Антон со Славой собирались провести последнюю зорьку, к Бирюковым неожиданно заявился Торчков. Вызвав Антона во двор, он долго покашливал, поправлял языком вставную че люсть и наконец смущенно, словно просил об одолжении, заговорил: — Баба, Игнатьич, всю шею перепилила. Билет-то, понимаешь, ло терейный ее был. На день рожденья подруги ей преподнесли. Который день ужо женка проходу не дает: выкладывай, прнимаешь, ей книжку — и баста!.. — Какую книжку? — не понял Антон. — Не букварь, конечно же. Сберегательную... А где я это сберега тельную книжку возьму — меня до единой копейки обчистили. По моей натуре сгори они синим пламем, эти деньги. А баба: «С дому выпру! В суд подам!» А ежели подаст?.. Суд как жиганет с меня за всю стоимость мотоцикла!.. Я ж без штанов останусь... На одного тебя, Игнатьич, на дежда. Помоги отыскать деньги. Возьми за горло однорукого заготови теля — это не иначе его, паскуды, дело. Он же, помню, перед рестораном
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2