Сибирские огни, 1976, №3

ворот рванул под уклон и погнал вдоль Большой Посадской стены — по рву, занесенному снегом. Жеребец выбивается из сил, храпит... Снег ему уже до груди — он будто плывет по снегу, а Щелкалов хлещет его, хлещет... * * * — Загнал жеребца! Загнал! — с утайкой перешептываются и сокру­ шаются собравшиеся на краю рва посадчане. — А жеребец-то — цены не сложить! — Арабец! Морда, вишь, тонкая,— с толком добавляет кто-то и вздыхает. — Одинаково — божья тварь!.. А он ее... Ирод! Щелкалов вылез из саней, прогруз в снег по самые плечи. С трудом разгреб его вокруг себя, скинул шубу, стал выбираться из рва. Из ближней воротной башни прибежали стрельцы с багром. Подали конец Щелкалову, вытащили его из рва. Затем вытащили и шубу. Щел­ калов отряхнулся от снега, надел шубу..: Посадские угрюмо и настырно стояли поодаль, впервые не прячась от него. Щелкалов скосился на них, куснул губу... Холодной, отрезвляющей ознобью хлынула в душу злоба. «Осмелели, ублюдки!» — подумал он ненавистно, но нападаться не стал, он только посильней запахнул на себе шубу, глянул с унылой жа­ лостью на издыхающего во рву жеребца и тяжело зашагал прочь. Тоска щемила ему душу, и он опять подумал о монастыре — впере­ кор раздосадовавшим его мыслям, которые, как и недавняя злоба на по­ садских— еще там, у рва, немного отрезвили его и вернули ему преж­ нюю здравость и силу, но совесть, его неуемную, взбалмошную совесть они не уняли — она мучила его, и мысли его о монастыре были теперь от­ купом своей совести. Он даже попробовал представить себя монахом, чтобы разжалобить свою совесть,— черным, смиренным, сидящим в какой-нибудь мрачной и пустой келье, на хлебе и воде... Тонкая, как тростинка, свечечка, часос­ лов и беспросветная, длинная-предлинная ночь, спокойная, как его душа, — и ничего более, даже мыслей о смерти и о грядущем судном часе. Еще испарней стало Щелкалову. Сердце его — будто под мышку за­ билось. Впервые он так страстно и ярко представил себе то, что до сих пор для него было только словом, только мыслью,— спасительной и ус­ покаивающей,— приходившей на помощь его разбесившейся душе. Он почувствовал, как страшно это и как соблазнительно и притягивающе- страш.но жестокой убогостью, и этой же убогостью и бесстрадностью с о б ­ лазнительно. — Нет! — сквозь стиснутые зубы продохнул Щелкалов,— Се не по мне!.. Ему вдруг вспомнилось рассказанное однажды в думе Шеремете­ вым, как в один из выездов на осмотр подмосковных укреплений царь остановился около разрушенного татарами Угрешского монастыря и не­ ожиданно сказал сопровождавшим его Воротынскому,Шасманову и Ше­ реметеву, что уйдет в монастырь. Щелкалов обрадовался этому неожиданному, но как-то по-странно­ му кстати пришедшему к нему воспоминанию, ободрившему его и успокоившему. Он чуть ли не со смешком, самонадеянно, как будто уверившись., в каком-то своем превосходстве, подумал: «Пущай наш царь-батюшка, Иван Васильевич, убожится в келье... Все равно его не убудет! На вечное блаженство — и во дворце, и в келье