Сибирские огни, 1976, №3

бровь, сверкнул из-под нее маленьким, мышиным глазом.— На против­ ную идешь? Мужик сдул с губ снег, спокойно отговорил: — А я никому не Кланяюсь: ни царю, ни богу! Чресла у меня не гнутся... Перешиблены!.. — Врешь, нехристь! Батогом взгрею — угнешься! — Пошто — врешь?! Не вру! У царя нашего батюшки, Иван Ва- сильча, вопроси: кто первой на стену казанскую взлез? Брат воеводы Курбского, Роман да я, Пров Авдеев! — Мужик осанисто выпятился, смачно сопнул.— За то мне от царя гривенка жалована была! — Уж пропил, небось? — с издевкой ухмыльнулся Щелкалов. Мужик поморгал глазами: и виновато, и радостно,— протянул снизу вверх по носу рукавом и доверительно, как своему дружку, признался Щелкалову: — Пропил!.. В том же годе... Не слыхал про мене, что ль? — просто­ душно подивился мужик. — Не слыхал,— буркнул Щелкалов. — На Казанском деле, что ль, не был? — Ступай, ступай,— отмахнулся от мужика Щелкалов, задетый его вопросом. , Жеребец с места взял рысью; разбил встретившийся сугроб, обДав Щелкалова мокрой пылью,— сани круто скользнули на одном полозе, чуть не вывалив Щелкалова в сугроб, но устояли и помчались, куря снегом. ч — Н-но, дьявол! — заикаото крикнул Щелкалов, хватив всем ртом снега, и яростно огрел жеребца плетью. Круто поворотил назад и во весь опор поскакал к Китай-городу. После встречи с мужиком ему почему-то расхотелось ехать дальше. Сбил он ему охоту, сорвал с него самую острую и злую заядливость. За­ легла ему в душу тоска, заканудила, как -боль. Выскочил бы из саней, заполз в сугроб и сидел бы там, как медведь, не зная ни дня, ни ночи... Или, как этот мужик, забрался бы с рассвета в кабак и замаял себя ме­ довухой, чтоб и злость, и горесть, и радость — все отлетело прочь. Чтоб молиться кабатчику — как богу, а богу — как кабатчику. Чтоб и гре- хов-то было всего — лишь на алтын купленных. И ни забот, ни обид, ни зависти к сильным и именитым, ни страха перед ними,— чтоб был он сам по себе, а все остальное тоже само по себе. Чтоб не просыпаться по ут­ рам с мыслью, что йто-то не сбудется, а что-то не минется, что что-то не сделано, кому-то не угожено, с кем-то не слажено... Не рвать по-собачьи свою долю, не грызться за нее оголтело с другими, не гнуться наперед и не бояться, что тебя заступят, обойдут, похерят. Не усердствовать и не лебезить перед толстосумами, не дрожать перед сильными — жить, как живут блаженные, чтя одного бога и вознося его над всеми и над всем. — В монастырь! В монастырь!.. — вымученно шепчет он самому се­ бе, словно долбится чем-то тяжелым в свою душу, в свою боль, в свою жалкую и постыдную неприкаянность.— В скит!.. На хлеб и воду!.. — а рука с плеткой все яростней и яростней нахлестывает жеребца. Сани мчатся в белом облаке снега; жеребец, рассвирепев от боли, злобно рвет копытами свежий наст,.расшвыривая его по сторонам вместе с клочьями изжелта-серой пены. — Эка, забрало лешего,— бурчат в бороды встречные возницы, по­ спешно заворачивая на сторону своих перепуганных лошаденок. Какой-то отчайдушный мужичина, сиганув с дороги в сугроб, глум­ ливо заорал: — Гляди, Щелкан с глузду съезжает! Ничего не слышит Щелкалов — жжет и жжет жеребца плетью... Промчался по Мясницкой, по Фроловке, по Евпловке... У Покровских