Сибирские огни, 1976, №3

Стану!...— он готов был заплакать и заплакал бы, если бы Хилков по-прежнему спокойно и даже ласково не сказал ему: — Непременно станешь... Ты на царство рожден... Иван Иваныч! Подошедший Темрюк гневно впялил в Хилкова свои черные глази­ щи, свирепо выпятил подбородок, но сказать что-нибудь злое или оскор­ бительное не решился — Хилкову он был далеко не в версту и боялся, что Хилков сыщет на нем свое бесчестье. Хилков невозмутимо, с превос­ ходством, улыбнулся Темрюку и попросил его прилежней опекать царе­ вича. Темрюк взял царевича за руку, на прощанье шпигнул Хилкова ненавистным взглядом и поспешил вдогонку за царем. Вслед за царевичами несли носилки митрополита, который на две стороны из последних сил благословлял собравшийся народ; за носил­ ками митрополита — архиепископы, епископы, протоиереи с курящими ладаном кадилами, которыми они размахивали с такой рьяностью и на­ стойчивостью, словно отбивались ими от наседавшей на них со всех сто­ рон толпы. Рядом с высшим духовенством — бояре, постепенно присое­ диняющиеся к торжественному шествию, по мере того, как мимо них проходили царь и царевичи... Дальше — опять иконы, кресты, хоругви и тесной, плотной кучей, будто привязанные друг к другу и к этим иконам, хоругвям, крестам,— остальной московский клир. У правого придела кончался боярский ряд,— дальше стояли околь­ ничие, и последним в ряду окольничих стоял Вяземский. Когда царь приблизился к нему, Вяземский ловко сдернул с себя шубу — самую дорогую свою шубу — соболью, хребтовую, крытую ангурской тафтой и подволоченную яро-красным, как бы,чья кровь, кармазином,— сдернул ловко и решительно и вместе с поклоном бросил ее под ноги Ивану вверх подкладкой. Иван замер на полушаге, словно напугался этого расплескавшегося перед ним багрового пятна, взгляд его, дотоль равно­ душный ко всему, метнулся к Вяземскому, черные зрачки, сжатые блед­ ной радужкой до тонких, колючих игл, как стрелы в натянутых луках, нацелились на Вяземского, согнутого в поклоне, и замерли, ожидая, ког­ да тот подставит под их острия свое самое уязвимое место. И Вязем­ ский, словно почуяв настойчивое ожидание Ивановых глаз, выпрямил­ ся и показал Ивану свое лицо. Сочувствие — искреннее или намеренное, но на лице Вяземского скорбной суровостью лежало сочувствие и сост­ радание... Не восторг, не подобострастие, не благоговейность, а сочувст­ вие и сострадание, как будто он понял Ивановы мысли, проникся ими и вместе с ним терзался их тяжестью. Иван на мгновение сжал веки, сжал с силой, словно остановил при­ хлынувшие слезы... Вяземский поразил его!.. Поразило его лицо,^ его взгляд... Среди бурлившего вокруг него восторга и буйства — буйства людей, колоколов, наполнивших его душу смятением, а мысли кощунст­ вом и бунтом, среди неистовой радости толпы, которая, как прорвав­ шая запруду вода, клокотала и буйствовала уже сама по себе, бессиль­ ная унять стихийную ярость своего порыва,— среди всего этого лицо Вяземского, взгляд его, полный сочувствия к нему — человеку и царю, царю и человеку, лишнему среди этого ликующего люда и одинокому, вызвали у Ивана никогда ранее не испытываемое чувство благодарно­ сти и желания приласкать Вяземского — приласкать так, как он ласкал после удачной охоты своих гончих... Собаки были самыми любимыми им существами, и он ласкал их так, как никогда не ласкал ни своих детей, ни своих жен,— и вот теперь ему точно так же захотелось приласкать Вяземского, но он даже не улыбнулся ему и поспешно, боясь не усто­ ять против охватившего его искушения, ступил на алый кармазин, ле­ жавший у его ног. Знал он, что и этим достаточно осчастливит Вязем­ ского. Грязные, истрескавшиеся, стоптанные сапоги его, которые он не ме