Сибирские огни, 1976, №3
ми и грозными, как будто они собрались не для восторженной встречи царя, а для жестокой расправы над ним. К Ивану подступил коломенский епископ Варлаам, осенил его кре стом и, напрягая голос почти до крика, еще торжественней и велеречи вей, чем митрополит, принялся воздавать ему щедрую хвалу: Государь!.. Отец наш, и вождь, и благодетель! Земля наша от- няя, православием от Владимира просвещенная, нынче многолетствует тебе и славит тебя!.. За подвиги твои!.. За усердие!.. За радение о могу ществе земли нашей и веры истинно правой! Были славные мужи и до ныне в земле нашей... Но деяниям твоим, государь, вящего прилога не сыщешь, и вящих заслуг, неже твои, государь, земля русская не ведает! Сколько содеял ты, государь!! Измлада пошел ты на доскончаль- ную брань с изуверами-баскаками, терзавшими землю нашу от дней тяж ких Батыевых, и волю свою на них положил!.. И несть отныне и до веку над нами угнетателя! Се единое славу твою возводит от земных хлябей до твердей небесных! Ты, государь, оболчилея во оружие супротив грозных врагов, имавших вотчины наши преступным' мечом под себя, поднял ты свой гнев, и свершилось возмездие над головами врагов на ших, отметников божиих! Вотчина божья, истинно правая и извгчная, твоими трудами несметными вызволена из тяжкого и долгого плена! На том тебе слава, и хвала, и многия лета, государь! Многие лета!!! Многия лета!!! С паперти грянул раздольный бас Ивашки Носа, сбивший разом мерную распевность колоколов, и заколыхалось над площадью подхва ченное сперва певчими, а потом и всей тысячеголосой толпой могучее, неистовое — «Многие лета!..» Иван растерялся от этого неистовства и восторга... Смятенный, бес помощный, с трудом владеющий собой, он стоял посреди площади, окру женный неиствующей толпой, над которой сейчас был совершенно не властен, и чувствовал себя как в западне. Ему хотелось немедля уйти отсюда, вырваться из этого тесного, все сжимающегося вокруг него кольца людей, не слышать их безудержного восторга и радости, кото рые с недавнего времени стали страшить его больше, чем их гнев и зло ба, но расслабляющая истома, истома свершенности, конца, держала его на месте. Все было позади — тяжелые, мучительные дни, недели, ме сяцы, травившие его угаром тревог, сомнений, страха, отчаянья, злобы и черной, непроходящей тоски — тоски по этой вот минуте, по этой исто ме и легкости, которые, как после жаркой бани, нашли на него... Сбыв шись, осталось позади желание победы — она добыта им! — и страсть честолюбия, томившая его, как похоть, утихла в нем, пресыщенная этой победой,— осталось позади-и то, что было им самим еще вчера, еще час, еще несколько минут назад, пока он не ступил на эту площадь... Сту пив на нее и сделав первый шаг, он переступил и через самого себя. Он был теперь совсем-совсем другим — не переродившимся, но прозрев шим, увидевшим в окружающем его мире, в людях, вещах, событиях то, чего он раньше не видел или не хотел видеть, считая себя постигшим все, что являл ему мир, и даже больше, чем он мог явить... Десять лет назад, возвратившись из Казанского похода, он точно так же был встречен в Москве и, стоя на площади перед Сретенским мо настырем, упиваясь ликованием и восторгом народа, чувствовал себя властителем мира — великим, величайшим, всемогущим властителем!.. Наивность, молодость, гордость, не выстрадавшая до конца своего вели чия, и властность, не сознававшая своего безвластия, пьянили его тогда счастливым чувством легкости и доступности всего на свете. Он плакал тогда — плакал от радости и от собственного восторга, и слезы его ка зались ему торжествующим отмщением всему миру, которому он бросил дерзкий вызов своими делами и своим величием, освященным именем
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2