Сибирские огни, 1976, №3
каки торы-ёры, мил-боярин! Про сие я и государю в глаза не постра- шуеь сказать!— Шереметев победно глянул на опешившего Юрьева, хлестнул плеткой по голенищу сапога и пошел к своему коню. Юрьев подхватился с трона, будто в зад его шпигнули чем-то ост рым, покосился-покосился вслед Шереметеву, плюнул, опять уселся... Лицо его угрюмовато насупилось. 2 Рассвет наступал вкрадчиво, блеклый, иссякающий, по небу стла лась тяжелая, серая хмурь, но вдруг проглянуло солнце, и теплая, густая, яркая желтизна потекла с неба, как расплавленный воск. Стало просторно, светло... На Арбате людно — как на торгу в святки! Воскресенье... Нынче царю быть в Москве, и еще до рассвета, с первым звоном, потянулся к Арбату народ. Шли из Заречья, шли с Малого посада — с Дмитровки и Петровки, и даже из самых дальних концов — из Заяузья, с Покровки, со Сретенки топала завзятая, разрадовавшаяся чернь, чтоб поклонить ся своему царю-батюшке и назло израдникам-боярам, умеющим лишь хитро стлаться перед ним, покричать ему: «Осанна!» В церквах отошла заутреня. Вываливший из церквей народ вконец запрудил тесные арбатские улочки, по которым с часу на час должен был проехать царь. Бояре, съехавшиеся к церкви Бориса и Глеба, завол новались: царю не проехать!.. Окольничий Темкин с черкесами да с по лусотней царских охоронников, привезенных в Москву Малютой, при нялся освобождать дорогу, но народ зароптал, угрозливо сплотился в громадную толпу — возмущать ее было опасно, й Темкин отступился. Вернувшись к боярам, он с досадой сказал: — Пусть их!.. Вон какое зверюжное скопище! Как бы лиха не вышло! — Како ж царю в город въехать? — удрученно сказал Мстислав ский.— Не гораздо так!.. Разгневается государь! — Не удручайся, боярин,— успокоил его Темкин.— Перед госуда рем все расступятся! Рудое солнце вкатилось на купола кремлевских соборов... Серая густота утра пестро окрасилась радужными цветами, и невесомая, хруп кая прозрачность заполнила-все пространство между небом и землей. Над высокими старыми осинами у Неглинной загомонила сварли вая стая грачей — первых, только-только прилетевших грачей. Черная стая взвилась над Кремлем, покружила над башнями, унеслась к госу даревым садам, к Москве-реке... Весна!.. Неряшливая, торопливая, нагрянувшая так стремительно, что даже грачи опоздали к ее приходу. Вот-вот загремит ледоход на реках... На Неглинной уже вспучился, потрескался, протаял на стрежне серый, загаженный за зиму лед — хо дить по нему уже никто не решался. Взбухает и Москва-река: не сегод ня-завтра вскроется. Весна — ранняя, спорая... Недоброе сулит ранняя весна: неладно в природе, неладно и у людей! Мстиславский угрюмо щурится, глядя на поднимающееся солнце. Не радостно ему от весны, от солнца, от света... Тревожно ему и как-то одиноко, неуютно среди всего этого люда и гомо на и торжественной суеты, как будто он случайный пришелец или не званый гость на чужом пиру. Нынче всю ночь глаз не сомкнул: одоле ло недужное скопище мыслей, и каждая — как приставленный к горлу нож! Страшно ему, осознает — страшно!.. Оттого так безрадостно ему, неуютно и одиноко... Страшно: дальнейшая дорога его лежит теперь по
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2