Сибирские огни, 1976, №3

же робкие, неумелые ласки изводили Ивана, и эта же робкая, неумелая податливость сдерживала его. Нешто сие грех? Девка еще плотней прижалась к Ивану.— Сие как раны Христу омыть... Бог мне простит. Тихо и таинственно, как наговор, шуршат под днищем саней полозья — неугомонно, наваждающе, властно зазывая в какую-то дурманящую радостную пустоту, в забытье... Как сон накатывается отрешенность, и радостное исступление страсти останавливает время. Лошади мчатся, мчатся, мчатся... Сбивчивая дробь копыт забивает робкие, невольные стоны девки, заглушает ее ласковый, угождающий шепот. Лошади мчатся, мчатся, мчатся... Ночь, равнодушная к тайным де­ лам людей, висит над землей. Тишина, покой — великий покой неиз­ вестности... яИван лежит на спине, распластанный, изнеможённый, пресытив­ шийся, левая рука тяжело откинута на девку, отодвинувшуюся от него, чтоб ему было удобней, правая — под головой... На затылке, около уха, бьётся под его ладонью торопливая жилка — слабенький родничок жизни, и Иван, вслушиваясь в это упрямое биение, чувствует, как вме­ сте с этой жилкой бьется в нем щедрая, неиссякшая сила жизни, бьется и распирает его, рвется наружу, и думает Иван успокоенно и радостно, что жизнь еще только началась, что ему всего лишь тридцать, и он все успеет сделать, все, что задумал, всего достичь, к чему стремится, все утвердить, во что верит и что любит, и все, во что не верит и что нена­ видит — уничтожить! Лошади мчатся, мчатся, мчатся.. Сани мягко покачиваются, как ко­ лыбель, убаюкивая изошедшего страстью^Ивана. Глаза его закрыты, дремотная ломота вкалывается в них, как иглы... Рука его тяжело ле­ жит на груди у девки — девка не шевелится, затаилась, почти не ды­ шит, боясь потревожить его покой. Иван засыпает. Угасают последние искры перебушевавшего, перегоревшего в его душе огня, сходит, как ото­ ропь, мучительная, наваждающая растревоженность, отступают за не­ проницаемую стену сна и злобная горечь одиночества, и угрюмая недуж- ность отверженности, подтачивающая в нем гордую выспренность духа, замирают мысли, но последним проблеском к нему вновь приходит все та же радостная осознанность, что впереди еще долгая-долгая жизнь и этой жизни с лихвой хватит на все, что он задумал и что взвалил на се­ бя как крест, который он несет вслед за своей судьбой, приговоренной к распятию на этом кресте. Иван заснул... Заснул тяжелым, угарным сном и проспал до самого Дмитрова — три добрых часа, — не шелохнувшись, будто пригвожден­ ный к саням. В Дмитрове, заехав на ямское подворье, Васька разбудил его. Нужно было решать, что делать с девкой. Не будь девки, Васька не стал бы и заезжать на ям, поехал бы прямо в монастырь —•до него оставалось лишь несколько верст. — Я спал, что ли, Васька? — с веселой удивленностью спросил Иван. — Спал, государь... Слава богу! — И, поди, уж Димитров? — Димитров, государь,— с лаской угодливостью кивнул Васька, и скосился на девку. Иван недоуменно повел глаза вслед за Васькиным взглядом и, вдруг вспомнив о девке, сердито приказал: * — Надень на нее шубу и накажи ямским — пусть назад свезут не мешкая. Денег ей дай! — Не надо денег...-1- чуть слышно прошептала девка.— Вели паче к столбу на позор привязать. 4 . Сибирские огни № 3.