Сибирские огни, 1976, №3

кого он считает ниже и хирей себя. Объединиться должны были люди примерно равные, но обязательно сильные, родовитые, важные, чтоб и в малом числе они представляли грозную силу. Такие люди были, но каждый из них действовал в одиночку, на свой страх и риск, как Вельский, например, уже дважды навлекший на себя ;опалу за свои козни, и чем сильней был этот страх и опасней риск, тем неприступней были их души. Что таит, например, в своей душе Челяд- нин? Что там — злоба, смиренность, отчаянье или надсаженность?.. Что выжило в нем за эти десять опальных лет и что умерло? Поди узнай!.. Тоже, как и Горбатый,— кряжистый и породистый, и тоже ведь поднял­ ся в одиночку... Да, видать, пообломала его невзгода и корни расшата­ ла, иначе откуда бы взяться в нем той умудренной кротости, которая так явно теперь выказывается в нем?! Приехав в Москву, он всем раз­ вез свои поклоны, даже Горбатому,— но поклонами все и закончилось. Некогда деятельный, гордый, строптивый, боярин теперь спокойно усел­ ся на Казенном дворе и усердно принялся за службу. Впрочем, все это могло быть только видимостью, а что было в его душе — этого никто не знал. Чужая душа — потемки, а у такого человека, как Челяднин, душа и вовсе была кромешной тьмой. Умел Мстиславский проникать в чужие души и сквозь самые тонкие щели, а тут оступился, ничего не увидел — кроме того, что было на виду. Под стать Челяднину был в думе боярин Репнин. Четыре года уже сидел Репнин в думе, но Мстиславский так и не смог до сих пор разо­ браться в этом человеке. Была в нем какая-то странная, настораживаю­ щая строгость, как будто он таил свою душу не только от других, но и от самого себя, и, вместе с тем, Мстиславского он привлекал своей мужественной наивностью, которая иногда обезоруживала даже царя. Распалившемуся, трясущемуся от гнева Ивану он мог сказать: — Государь, ежели б мы все навыкли так яриться и кричать, ты бы, истинно, отступился от царства! — Шутом тебе моим надобно стать, Репа! — говорил ему обычно Иван, а на пирах частенько подсмеивался над ним, суля пожаловать ему целый город, если он согласится стать его шутом. В думе Репнин часто говорил: — Мы не должны прощать царю своевольства, а паче того — до­ пускать его до своевольства, понеже ему от того своевольства беда большая идет, чем нам! Государство-то его!.. А он в нем своевольничает, будто в чужом! Пусть уж он нас гнобит, чем государство! А иногда Репнин говорил совсем обратное: — Мы уж живали без государевой .власти — во всем вольные, не­ принужденные, широкие, как на полатях, а государству все едино ну- жа великая была. Пущай уж один государь своевольничает, чем все разом! Но Мстиславский понимал, что Репнин всегда говорит об одном и том же, только разными словами,— о том, что на Руси ни раньше, ни теперь не было и нет хорошего, полезного правления... Это было куда крамольней, чем все неистовство Головина, чем открытая непримири­ мость Горбатого и хитрые козни Вельского. Вряд ли Репнин знал, как можно устроить на Руси хорошее и полезное правление, да Мстислав­ ский и не собирался использовать замыслы Репнина, даже будь они у него. В Репнине Мстиславский искал не единомышленника — единомыш­ ленники Мстиславскому были не нужны: они были бы опасны для него одинаковыми с ним стремлениями — он искал в Репнине помощника, на­ дежного и полезного. Репнин не отличался особой знатностью, хотя был родовит, происхо­ дя из древнего рода княжат Оболенских. Но для Мстиславского служеб­ ное положение Репнина было важнее его личного положения, которое