Сибирские огни, 1976, №3

вспомнил и про свою давнюю затею... Опять растревожилась в нем при­ тихшая было неугомонность. Захотелось ему узнать, как делаются пе­ чатные книги — дойти до сути и в этом деле. Попросился у царя и митро­ полита приставить его пособником к новгородскому мастеру. Не хотелось митрополиту отрывать его от своих Миней, которые он .составлял всю свою жизнь, по всей Руси выискивая для их писания са­ мых искусных писцов, но для дела, которое они замыслили с царем, та­ кой человек был еще нужней. Благославил он его на добр< е дело, а чтоб ему с Марушею полегче было, прислал еще в помощники им и третьего. Попович Петр Мстиславец хоть и не был таким отменным грамотеем, как Маруша и Федоров, зато работник был незаменимый. А по молодо­ сти и от цепкого ума схватывал и перенимал все быстро, так что-вскоро­ сти обучился всему, что знал и умел сам Нефедьев. Федоров тоже быст­ ро постиг всю премудрость печатного дела. Увлекся. День и ночь корпел над печатными досками в своей церковной келье, не дожидаясь, пока бу­ дет выстроена печатня. Наконец-то нашел он себе дело, которое не от ­ вращало его и не наскучивало. Страсть его не охладела даже тогда, ког­ да дело с печатней вконец разладилось и он был приставлен к царевичу. Он и в царском дворце продолжал отделывать печатные доски. Надеял­ ся, что им все же удастся, несмотря на все трудности и козни завистли­ вых дьяков, напечатать хоть одну книгу. Напечатать и показать царю. Тогда бы уж он твердо намерился довести свои задумы до конца. На торгу, у рва, вырастал девятиглавый собор. И чем выше подни­ мались его главы, тем больше надежд вселялось в Федорова: освятив со ­ бор, царь мог вспомнить и про печатню. Можно было даже уговорить митрополита и напомнить ему о ней. С Марушей Федоров виделся редко, но верил, что и он надеется и ждет окончания строительства собора. Но в четвертую зиму, когда собор был уже почти закончен, Маруша замерз во рву. И умерло все в Федорове вместе с Марушей. Отчаялся. Разуверился. При встречах с Иваном всегда хотел сказать ему, что он виноват в смерти Маруши, хотел укорить его — не только Марушей, но и собой. А вышло наоборот — Иван сам укорил его. И Федоров принял его укор, принял потому, что Иван сказал правду. Да, он почил на цар­ ских хлебах и не ищет себе никакой чести... Его терзает стыд, и он ниче­ го не может сказать в свое оправдание. Потому ли, что он разуверился, или потому, что смирился?.. Нет, он не смирился! Если один-единствен- ный упрек смог так разбередить ему душу, значит все в нем живо. — Нет, государь!..— Федоров прямо взглянул на Ивана, дождался, пока тот перевел на него глаза, встретил его зрачки своими зрачками, решительно договорил: — Мужику ты можешь повелеть!.. Только ты уж повелел ему... Иван задержал глаза на Федорове, удивленно моргнул: — К чему ты клонишь, дьякон? Что я повелел мужику? Федоров не чувствовал страха, но под языком у него холоднило. Он старался сглотнуть эту холодную, вяжущую судорожность, чтобы твердо ответить Ивану, и не мог: холод растекался по скулам, перехватывал горло... — Ну, одолей свой страх, дьякон, и изреки, что вздумал изречь. А я послушаю! — Иван сопнул, отступил на шаг, руки его нетерпеливо спле­ лись на груди.— Так редко говорят мне правду. На дыбе и то лгут! Мелькнула мысль, что Иван не ради пущего слова помянул про ды­ бу: Федоров представил себя на пытке и как-то сразу успокоился от этого. — Мужику ты повелел мытариться и не разгибать спины от трудов непрестанных,— сказал он глухо, но по-прежнему твердо.