Сибирские огни, 1976, №2

мои, прозаики и поэты! — Василий Васильевич встал и, закинув руки за спину, стал р а сх ажи в а т ь ,по кабинету.— Каждому что-то надо, каждый что-то хочет, потому что каждый... немножко бог, немножко царь и как еще там?.. Ах , если бы мне волшебную палочку! Я бы всем витязям моим - к о в е р - с а м о л е т : летите в Африку, охотьтесь на буйволов и леопардов, на слонов и носорогов. Что там птички-невелички? Но нет у меня вол­ шебной палочки, друг мой, Борис Антонович, нет у меня лицензий, и мне о с т а е т с я только болеть з а в а с сердцем. Поверь, Антоныч, я в а с всех горя­ чо люблю, начиная с шефа, милейшего нашего Сереженьки. Не люблю — обожаю : что з а писатель, что з а человек: воля, ум, блеск, мужское обаяние! Каж е т ся , ск ала морская способна влюбиться и рухнуть к его ногам ! Океан энергии, ураган, вихрь! — вот что такое Сергей Рагозин ! —• Прямой, подтянутый, в аккуратном костюмчике, с уголком платочка в нагрудном кармане, Василий Васильевич расх аживал по кабинету, картинно вздымал руки и говорил, говорил, как бы вдохновляясь с об ст ­ венным красноречием.— А Андрюша Аврорин! Не ураган? Не вихорь? Д в а романа з а четыре года! Андрей — моя боль сердечная, он большой ребенок, хотя шумен, пьяноват, на слово несдержан. Вчера заявляется ко мне среди ночи с каким-то плюгавым алкашом и кричит: *<Агас- фер-р-р! Это новый Иисус из Назареи . Он пришел простить тебя». Пья ­ ный не пьяный — всегда художник! И ты моя боль, Антоныч, я тебя тоже люблю и вот дум аю , думаю , как, свершив возможное и невозможное, сгоношить нам с тобой эту лукавую лицензию... — Почему лукавую? Я буду хлопотать о лицензии открыто. Если не хочешь звонить Рудю , не звони. Подпиши ходатайство , печать по­ ст ав ь и все. — В сего лишь! З а подпись полагается ответ держать. Ты понима­ ешь, что мы с тобой собираемся делать? «В с е го лишь» обойти закон, официальное постановление! — Василий Васильевич подошел к книжной полке, крутанул ключиком в замке одной из секций, вытащил черный том, из него — папку, из папки — газетную вырезку.— Вот оно, друг мой, постановление. А вот пункт третий, гласящий, что всякая весенняя охота запрещена. Строжайше! А мы хотим просить разрешения немножко пере­ хитрить его, нарушить его, в чем и подписуемся. Вернее, подписуюсь я. Д а , к Рудю пойдешь ты, но ведь подпись понесешь мою! Мне и ответ держать. — Перед кем? И за что спрос? Ведь дальше Рудя, который тебе приятель, ход а т ай ство никуда не пойдет. — Может, и не пойдет. А может, и пойдет. Пути бумаги, как и люд ­ ские, неисповедимы. Н о — была не была! Не было и не будет такого з а ­ кона, который не обходился бы гражданами всех эпох и народов! Ри ск ­ нем и мы, попугаем судьбу-злодейку. Вернее, я рискну и сд елаю это, по­ тому что люблю тебя. Люблю и у в аж аю , но на коленях прошу: не будем спешить. Документы подработаем , уточним обстоятельства, справочки наведем. Ска зано : семь раз отмерь, а потом — подумай. Степь не б а ­ рышня, за другого не выйдет, потерпи. Угу. Д ам -мм ! Д а ! Значит, новая повесть, Антоныч? Кто-кто, а я верю, ты напишешь превосходную вещь. «Старый изюбрь-вожак, затаив дыхание, вслушивался в шорохи тайги...» Ты поэт в прозе, наш Пришвин. «Никакой я не Пришвин, и не ваш, и не наш , до садов ал Тере­ хов — Не т злее похвалы, чем зачисление тебя в свиту классика. Нет б о ­ лее злого обмана, чем обман в обертке из слащавых похвал. Слов а , с л о ­ ва... С какой легкостью они льются, сколь искусно плетутся, завиваются в колечки фраз!» Вглядывая сь в угловатый бледный лоб Васильева, 1ерехов не сл е ­ дил уже з а смыслом фраз, но явственно видел, как под бухарской тюб е ­ тейкой пульсируют два параллельных мыслительных контура, один вы