Сибирские огни, 1976, №2

самого факта существования таких прави­ тельств в России. И для решения этой зад а­ чи вряд ли найдем более уместный, прямо- таки кричащий о нелепости документ. Все в приведенном отрывке на месте: злая, до­ ходящая до сарказма, ирония, высокопар­ ный стиль дипломатических документов, и даже вульгаризм «до опупения», кажется, не мог не сорваться с уст повествователя, когда речь зашла о таком диком парадоксе истории. В дилогии А. Югова, хотя и преобладают герои вымышленные, однако, как и во вся­ кой эпопее, действуют и исторические лица. При их характеристике писатель особенно тщателен в отборе документального мате­ риала, хотя и здесь художественный вымы­ сел отнюдь не исключается. Иначе и быть не может: ведь сюжетные линии героев вы­ мышленных и подлинных в художествен­ ном повествовании ,не могут не быть взаи­ мосвязанными, а, говоря точнее, они долж­ ны сливаться воедино, донося до читателя идейно-художественную суть произведения. Немного страниц в дилогии, где в дейст­ вие непосредственно включается В. И. Л е­ нин. Но, как верно признано критикой, об­ раз его органически вошел в эпопею пото­ му, что с ним непосредственно связаны судьбы многих и многих ее персонажей. Прежде всего, судьба революционера Кед­ рова, одного из наиболее ярких образов ди­ логии. Вместе с Кедровым к Ленину при­ ходит и центральный герой эпопеи Шатров. В едь это именно у него из глубины сердца вырываются слова о Ленине: «Да а! В этой голове хватит свету для всех!» Словами этими н завершается роман-эпопея А. Юго­ ва, открывая перед ее героями широкую перспективу будущего. Ленин связа.н в дилогии, конечно, не толь, ко с персонажами вымышленными. Огром­ ную силу его энергии и гениальную прозор­ ливость читатель ощущает в прекрасно и эмоционально выписанных сценах, посвя­ щенных истории Брестского мира. Публи­ цистические средства здесь играют решаю­ щую роль. Но дело в том, что они, как пра­ вило, имеют характеризующую функцию; средства эти помогают писателю раскрыть образы тех или иных героев дилогии. И по­ тому точнее будет сказать, что эти средства художественно-публицистические. Благода­ ря им писатель доносит до нас всю остроту момента и убедительно раскрывает при этом предательское и вероломное поведение Троцкого. Троцкий упирает порою надменно-злой взор в генерала Гофмана, изрекает, по свое­ му мнению, мудрейшие декларации, вро­ де — «ни мира, ни воины». «Одной сво­ ей заключительной фразой, — повествует А. Югов,— Троцкий в конечном счете про­ пихнул в ненасытную пасть удава не толь­ ко Польшу, Литву, Эстонию, Финляндию, но и Белоруссию и Украину, а затем ,й Крым, и Донбасс, Батум и Карс — сотни городов и тысячи сел, чуть ли не половину всего народонаселения России!» Но и этим ,не обошлось фанфаронство Троцкого: итоги переговоров «укоротили жизнь Ленина не менее, чем пуля Каплан». «Недаром, когда ощутил он (Ленин) пер­ вые признаки надвигавшегося на него смер­ тельного недуга и когда Надежда Кон­ стантиновна, поверив заключению одного из высоких врачебных авторитетов, сказала ему однажды, что все это от переутомления, Владимир Ильич скорбно и болезненно усмехнулся и, покачав головой, возразил ей: — Нет, Надюша... нет, нет! Это «и от какого там переутомления: это... Брест!» И опять небольшой эпизод оказывается способным выразить очень многое. Но ведь такого рода лаконичность приходит не са­ ма по себе — она результат тщательного и глубокого знания. К. Паустовский верно как-то заметил: «Самая действенная, самая потрясающая проза — это проза сжатая; из нее исключено все лишнее, все, что мож­ но не сказать, и оставлено лишь то, что сказать совершенно необходимо. Но для того, чтобы писать сжато, иадо то, о чем пишешь, знать настолько полно и точно, чтобы без труда отобрать самое интересное и значительное, не растворяя водой излиш­ них подробностей. Сжатость дается исчер­ пывающим знанием» («О писательском тру­ де», М., 1955). Нельзя не отметить лаконичного и вмес­ те с этим довольно исчерпывающего рас­ крытия в дилогии и образов таких истори­ ческих лиц, как адмирал Колчак и чешский генерал Гайда. Сталкивая верховного правителя с героя­ ми вымышленными, например, с адъютан­ том, писатель имеет возможность очень многое показать в своем персонаже через восприятие Сергея Шатрова. Понятно, что это не дает автору права свободно опери­ ровать фактами биографии адмирала, но свободно передавать то, как эти факты воспринимает молодой офицер, писатель получает право. И это расширяет его воз­ можности. Не ускользает от внимания адъютанта страсть верховного правителя к «изречени­ ям, исполненным героического звона и при­ годным к запоминанию историков и потом­ ства». За иные из них адмирал дорого по­ платился: «Раз армия на фронте раздета — «е надену и я теплой шинели!» — изрек как-то адмирал и вскоре свалился с воспа­ лением легких. Автор добавляет при этом от себя: «Не любит Йемезида-История, ког­ да иные бонапарты начинают с воспаления легких!» После взрыва и пожара в колчаковском особняке Шатрова-младшего потрясла жес­ токая неуместность первого вопроса адми­ рала: «А лошади мои не пострадали?». Тчк, шаг за шагом Шатров начинает видеть подлинную суть своего кумира. Способст­ вует этому и отношение к верховному пра­ вителю его ближайшего окружения. Доста­ точно привести один эпизод романа: «Во время отступления после челябинской ката­ строфы Колчак дважды приезжал к Саха­ рову. Злосчастному адмиралу льстецы успе­ ли внушить блажную мысль, что одно его появление на фронте способно вдохнуть дух победы в отступающие войска. А между тем, когда Омск узнавал о его очередном отъезде на фронт, то обычной стала горькая