Сибирские огни, 1976, №2

любит и за человека считает, тоже поедет. Должна понять. Что он тут — и в Тюгюрюке, и в Кайру потерял, что оставил? Ничего. А учителя и в Ел ан д е нужны. Р а б о т а всегда найдется. Вошел Монулдай. Поставил на т а г ан котелок, набитый снегом, чай кипятить. Витя не шевельнулся. Монулдай в молодости не был таким уж молчаливым. Не болтун, как Чакылдай , конечно. Обыкновенный человек был. Молчуном и нелю­ димом он позже стал. Тогда его и Железноглазым прозвали, как из тюрьмы воротился. Хватил , как говорится, горького до слез... Приехав с фронта, он, как вот и сейчас, п а с колхозные табуны. У ал ­ тайцев есть так ая поговорка: «В год чумы жиреют шаманы, в год, ког­ д а много падали, сыты собаки». Плохо жилось людям в те первые пос­ левоенные годы. Р а б о т а т ь приходилось день и ночь, а получать ничего . не получали. Люди стали тихие, как тени далеких облаков. Кормов ско ­ ту не хв а т ало , большой падеж был. Мужчин, д аж е если бывших фрон­ товиков считать, раз, два — и обчелся. Сейчас всю тайгу обойди, редко где волчий след увидишь. Водятся , конечно. Н е 'зр я Монулдай на всякий случай к ночи костры жжет. Но то гд а их развелось! Покоя не давали . Целыми стаями вокруг табунов ходили. Монулдай с седла не слезал , кружил по логам и падям этого же Тюгюрюкского урочища, коней оберегал . Наездится до того, что едва не п ад ае т, вернется на стоянку, а поесть нечего... По пятьсот граммов ячменя на трудодень давали . И все. А что это т ак о е полкило, если в семье куча ребятишек? Талкана по горсточке, а больше ничего и нет. А одевались как? Лохмотья на лохмотьях! Мо- нулдаю было больно глядеть на своих семерых дочерей-погодок. Р а с с я ­ дутся вокруг костра в аиле, лица серые, как остывшая зола, тощие — дунешь, как пылинки разлетятся. Только глазенки сверкают. Голодные. Хоть не появляйся в аиле. — Что принес, папа? А что он принесет? Р а з в е что кости лошадиные, волчьи оглодки. Случалось, косуля попадется на прицел. Д а и косуль почти не о с т а в а ­ лось в тайге — всех волки пожрали. Что бы то гд а Монулдай ни добыл, все им, все им, ребятишкам. С ам и не поест. Жизнь тянулась , как старые сани, с тяжелым скрипом. Осенью сорок седьмого это было. Обмолотили небогатый урожай. В с е зерно сдали . Скот перегнали на зимние стоянки. По утрам землю уже прихватывало острым инеем. Скрежеща волчьими зубами , подкра­ дывалась зима. А детей ни одеть, ни обуть, ни накормить... — Нет,— решил Монулдай ,— дальше так жить нельзя. Выбрал он ночь потемней. А в такую пору ночи в г ора х глухие, л о х ­ матые, как медвежья шкура. Приволок Монулдай на взмыленном коне по густо заро сшему логу Терен-Кообы на аркане двухгодов ало го черно­ го бычка-кастра т а с белой отметиной на лбу. Ох и натерпелся стра ху ! Бычок, привязанный за рога, никак не шел, вырывался, прыгал из стороны в сторону, ложился на землю. Мо- нулдаю к азало сь, что з а ним гонятся и вот-вот настигнут. Птица с ветки вспорхнет, а ему чудится, чей-то конь позади фыркает. То в жар , то в х о ­ лод кидает. В такие дебри уволок бычка,— самому не выбраться. Слез с коня, веревку выпустил. Бычок, тяжело дыша, стоял на месте. Вокру г — ни души. Конь, бычок, тьма кромешная, глух ая осенняя ночь... «Отпустить его, что ли?» Д о того тоскливо стало. Подошел уже к белолобому бычку, з а ар ­ кан взялся, чтобы отвязать, и гл а з а своих девчонок увидел. Сидят дев­ чонки вокруг оч ага, на него, Монулдая, уставились: — Что принес, папа?