Сибирские огни, 1976, №2

И постоянная изнурительная погоня з а единственно верным словом! И все же работа пошла, и временами рождало сь ощущение того сл а д о ­ стного самообмана, когда кажется, что книга пишется с а м а собой, что она растет, как живое дерево, и автор лишь вовремя должен сесть за стол, а севши, отрешиться от всего суетного, сиюминутного, пустякового. И начинало вериться, что и ты близок к тому божественному пушкин­ скому волшебству, когда в рукописи не слышно шороха слов, там живут люди, которые разговаривают о своем , они смеются и плачут, ревнуют и ненавидят, и им нет дела ни до само го писателя, ни до его читателей... Терехов думал , что, сев за книгу, он отправился в далекое стр ан ст ­ вие через океан, не зная, скоро ли он пристанет, где бросит якорь. На борту корабля он и матрос, и капитан, штурман и лоцман, па ссажир и бог Саваоф — един во всех лицах. Впереди длинный путь, рабо т а и работа. В а х т а , с которой тебя никто не сменит, а н а град а — лишь на­ дежда, что книга твоя кого-то поддержит в трудную минуту, осветит чей-то путь в жизни... И вдруг Терехов понял, что не повесть о молодой любви пишется у него, а роман. Книга о начале дв адц ато го века, о молодости Лизы и Никанора Христофоровича, о молодости новой России. Роман о пере­ вале между двумя эпохами, перевале в душ а х людей, шагнувших из дня вчерашнего в день сегодняшний... Роман... Засияли в невообразимой вышине лики мастеров-гигантов, сотворивших эти вечные, никогда не уга сающие миры — романы. Г о ­ голь, Стендаль, Флобер, Достоевский , Толстой... Многие поздние авторы тоже называли свои книги романами , но последний роман написан теми, кто давно уже в бронзе, кого человече­ ство чтит за богов. Не дерзость ли это — решиться писать роман'? Готов ли он, Тере­ хов, к такому подвигу? Ведь это пять-шесть лет работы (а может быть, д есять), затворничества, сидения в «башне из слоновой кости». Это означает — бросить вызов великим, ск а за ть себе и людям — я тоже мо­ гу создать целый мир, как создали его Толстой и Шолохов , и он будет жить независимо от меня и после меня. А хватит ли у меня сил, талант а, терпения на это титаническое дея­ ние? Хватит ли?.. Если не ставить великой задачи , если устрашить­ ся огромности работы, стоит ли тревожить вызовом великие тени и про­ сто очень толстую книгу называть романом?.. Сомнения и вопросы эти пришли к Терехову позже, когда книга уже писалась, контуры ее определились и что-то переменить было позд­ но. Рабо т а шла, все больше подчиняя себе Терехова. Она, кажется , сама руководила собой, и результат не имел значения — слишком он был далек! Терехову было ясно лишь одно: он не мор не р а сск а з а т ь о Лизе людям. И если бы ему было запрещено писать о ней, он р а с с к а ­ зал бы о Лизе деревьям, камням, птицам... А между тем Петя все еще лежал в холодильнике. Домашние дичи­ ну не любили, а у самого Терехова ощипывать, палить, жарить птицу, которую он видел столь прекрасной, руки не налегали. Следов ало от­ дать кому-нибудь петуха, но придется звонить, что-то говорить, приду­ м ы в а в шутки. Ничего этого не хотелось. В периоды запойной работы Терехов избегал встреч, разговоров д аж е с друзьями, его пугал каждый неурочный звонок, он стремился отгородиться от всего света, забыть все и всех. Однако свет не забыл его. Однажды часу в одиннадцатом зазвонил телефон, в трубке незнакомый женский голос: — Борис Антонович? Здравствуйте! Говорит Маша . Алло! Алло!