Сибирские огни, 1976, №2

за в тр а , в котором будут жить только смелые, красивые люди, — наша кровь и труд, все жертвы и лишения нашего поколения. Он жил смело, жарко , мне было с ним нелегко, но о такой жизни я и мечтала. Д а , вое­ в ал а с одной ногой: не могла оставить его ни на единый час... Мы, земе- ля, жили в великое и прекрасное время! Убивали во имя справедливо ­ сти, ибо нашими руками, говорил он, творился суд, творит с а м а спр ав ед ­ ливость. Я знаю , вы завидуе те нам , и я счастлива, сч астлива, сч астли ­ ва!.. Я за сып ал а в его объя тия х и видела его во сне. И лишь об одном тайно от него то сковал а: о моей степи, о родном гнезде Гр аф ском . Я б о ­ ял а с ь признаться ему в своей тоске, и на каторге, потом на войне, с т р а ­ стно мечтала хоть миг единый побывать дома. Н е суждено было, земе- ля... Всякий р а з проезжала мимо — это было дважды , — горько, н а ­ взрыд, пл акал а, глядя на родную степь. Первый раз через решетку тю ­ ремного вагона, а второй — через распахнутую дверь солдатской теп­ лушки. Первый р аз в с т ал а между мной и домом — решетка, а второй— долг. И , дохнув полынно-горьким з ап а х ом родины, я пл акал а, я б е з ум ­ ст в о в ал а , ведь я была всего лишь женщина... А потом я умерла. Я пла­ чу, прости, полчок. Мне хотело сь родить дочь, в своих мечтах я много р аз целовала ее. Н е успела... И ему хотело сь поцеловать нашу дочь...— Слезы текут по и схуд алому обветренному лицу Лизы , но она не плачет, не всхлипывает, а по-мужски о бм а хив а е т мокрое лицо стареньким шле­ мом, улыбается сквозь слезы и, пересилив себя, видимо, снова з а бы в ­ шись, продолжает по -фр анцу зски :— Ах , как чудно, как упоительно прекрасно в родных м е ст а х , поверьте мне, мсье! Нет другой радо сти , чем после долгой разлуки вновь дохнуть воздухом родины, обнять ее, при­ ж а т ь ся к ней всем сердцем! Я плачу, мсье, простите великодушно. Мне грустно, текут слезы, но я сч астлива, я снова в родных м е ст а х ! В душе моей печаль и праздник. Примите мою душевную благодарно сть з а то, что позвали меня. В едь я могла прийти в родные места лишь по зову живого... Мне хорошо сегодня. Бл а г о д арю , бла годарю ва с! Ах , что это? Журавли ! Это они! Милые мои журавушки ! Журавли ! Вы помните меня? Я слышу вас,, слышу! Вы слышите меня?! В голосе Лизы грусть, радо сть. Она в ст ает, но вст а ет легко, без у си ­ лий. Это уже не солд а т в буденновском шлеме, и нет больше костылей. Тоненькая девушка в темном платье, с обнаженными плечами, с черным стр ау совым веером в руках. Это Л и з а Голощапов а . Она смотрит вдаль, закрывшись веером , и вдруг над степью плывет длинное, безысходно- печальное: — Кро-о-о-оу! Кро-о-о-оу! Крик полон тоски, предчувствия беды и смутной надежды. — Кро-о-о-оу! Кро-о-о-оу! — несется над степью крик-вопрос, крик-призыв. Т ер ехову к аже т ся , это крикнула Л и з а , и степь ответила жур авли ­ ным криком... Он открывает г л а з а , испуганно вскакивает. Никого! Сено т ам , где только что сид ел а Л и з а , примято, он явственно слышит з а п а х махорки , ищет окурок козьей ножки, только что брошенный Лизой. Потом кидается на дорогу, чтобы увидеть следы костылей. Н а сы­ рой колее крупные трехпалые птичьи следы, а в уш а х все еще звучит долгий журайлиный крик, крик-вопрос, крик-призыв: — Кро-о-о-оу! Кро-о-о-оу! . Было д алеко з а полдень, тянул влажный, по-летнему теплый ветер. Озеро струилось, мерцало под низким, уже вечерним солнцем. Птичьи г оло са звучали мягко, степь была полна шепота. Терехов оглядывался, стоя на дороге, и беззвучно спр ашив ал : — Л и з а ! Л и з а ! Е ли з а в е т а Дмитриевна, где вы?