Сибирские огни, 1976, №2

Царицыном о сталась моя нога. Белогвардейский снаряд под конем р а ­ зорвался. Ох, сяду. Ум аял а с ь на своих деревянных лошадях ... Она швыряет костыли и ,валится на сено рядом с Тереховым . Л и з а сильно простужена, у нее скребущий грудной кашель, в горле сипит. Прокашлявшись, она до ст ае т кисет,- а трут с огнивом пода ет Терехову . — "Выбей-ка, полчок, огоньку. Подымим , чтобы дом а не журились. А хорошо, ей-богу, в родных краях! Я по нашей степи ой как скучала! Бывало аж зареву, когда вспомнится э та вот тишина, синева... Бр а т в а надо мной потешается: по папочке-мамочке з а ск уч ал а , Графиня! Л а дн о , Деникина добьем, пообещают, отпустим тебя к мамочке.— Л и з а умол ­ кает, она задумчиво и грустно смотрит в зао з ерную д ал ь и в какое-то ' мгновенье, незаметно и неуловимо меняется. Это Л и з а и не Л и з а : х уд о е лицо заливает нежный румянец, она тихо сме ется , потом чистым девичь­ им голосом начинает снова говорить, но не по-русски, а по-французски: — Не правда ли, прелестные окрестности, мсье? Какой трепетный ч ару ­ ющий црет озера! Ес'гь три весны: белая , голубая , зеленая . Я люблю и белую и зеленую, но больше в с е х — голубую . В о т эту, мсье! Я не с п р а ­ шиваю, любите ли вы голубую весну. Р а з вы здесь ... Бо г мой! По см о три ­ те! Казарки! Над дальними березняками плывет бесконечная вереница ка зарок . Птиц много, очень много, они неспешно тянут над ле сом , над озером , ве­ реница изгибается, кружит, плещется, по хожая на сказочного летучего змея, беззаботно играющего в небе. Н а д гривой, белеющей подсохшей уже стерней, змей-вереница р а сп а д а е т с я на отдельные стаи по десятку - два голов. Стаи снижаются, собир ая сь сесть, и вдруг снова взмывают, величаво и мощно взмахивая крыльями, всплескивая светлым исподом оперения... — Я не любила стрелять гусей, — говорит Ли з а . — Кр а сив ая пти­ ца. Я, полчок, любила косачиные тока. Услышу первое токование еще но белой весне, по первым полянам, д ел аю сь с ам а не своя . Окна моей спальни смотрели в степь — днем и ночью. Сплю и слышу, когда она перзым ручьем прозвенит, а услышу первых тетеревов, вскакиваю в с е д ­ ло и мчусь, мчусь, как бешеная! Я дум аю , земеля, не птицей ли мне надо было родиться? Казаркой. Или журавлем . Я умела р а зг ов арив а т ь с т р а ­ вами, деревьями, со зверьем диким. С птицами. Они меня понимали. И я их. Ли з а совсем забыла про свою козью ножку. Трещ а , самокру тк а паровозно дымит в обкуренных грязных п альц ах .— Я р ад а в а с видеть, мсье, — опять начинает она по-французски, видимо, забывшись, и Т е р е ­ хов не удивляется, что легко понимает ее. — Я т ак давно ни с кем не разговаривала. Очень давно. Много лет. А сегодня болтаю , как сорок а . Простите, мсье, но вы так хорошо слушаете. Пок а я была жива, я меч­ тала увидеть места моего д е т ства ! Степь! Родной дом . Я ' приглашаю вас. У моего папа хорошие кони, прекрасная у са д ь б а . Э то же рядом . Вы любите Гри га? Я сыграю вам Грига и Гайдна... Л я з а умолкает, о чем-то замечтавшись, может быть, вспоминая лю ­ бимую сонату, но вдруг начинает кашлять, уронив голову в колени, с о ­ дрогаясь всем худеньким своим телом. Прокашлявшись, вытирает сл е ­ зы, но тотчас снова жадно за тя гивается . Папиро са трещит, д аж е б у м а ­ га вспыхивает. Послюнив палец, Л и з а тушит самокрутку и опять х в а т а ­ ет, хват ае т горячий желтый дым крупно рубленной махорки. Курю. Война, полчок. Раньше не курила. Но тюрьмы, допросы, нерчинская каторга... Нет, я умерла не от ноги. То гд а он меня выходил, ин сидел возле меня и плакал. Я умерла от простуды. Под Каховкой провалилась в реку вместе с тачанкой. Я выплыла, а кони утонули. Как умерла, не помню, помню его последний поцелуй. Я его любила больше жизни. Он говорил: мы творим новую жизнь, чистую, честную, справедли ­ вую. я любила его слушать, любила на него смотреть! Он говорил: ради