Сибирские огни, 1976, №1

шел — сынишка приболел, в Шерстенино повез, я две смены напроход и жал. Наверно, последний разок — подстывать стало, снежок пролета­ ет. Ночью, может, и совсем прикроет. Новым гостям налили по штрафной — за опоздание, а потом для нас и для всех по второй, законной. — Вот вы, Дмитрий Петрович, про полати помянули. Я пока жива буду, про них не забуду. Как в клетке сидела. Мы в городе жили — вспоминать неохота. Отец— доходило и карточки хлебные пропивал. Мать тоже не чище. Она ведь у меня учительницей в начальных клас­ сах работала. А как пить навыкла, больше трех месяцев в школе не дер­ жалась. А тут отца посадили. Подались в деревню. Понаслышались в районе, что в Ветлужке получше, сюда и двинулись. Что на нас было — все и богатство. Спасибо, Кулешиха приютила. Мать и тут пила. Хозяй­ ки или кого чужих нет — я мету, мою, прибираюсь. Жить до того мне не­ сносно стало — не знаю, куда бы девалась. Грешнцм делом, каюсь, мать отравить надумала. Только не смогла. Тошно, обидно, а мать жалко. Она, когда в добром духе была, и грамоте меня выучила, и книжки читала... Приоткрылась половинка дверей, Андрей просунул голову и глазами поманил мать. Елена вышла, Епифан, извинившись, тоже вышел из комнаты. — Просят «мультики» включить,— вернувшись, сказала хозяйка.— Да при гостях-то разве можно, говорю. Моют посуду, а потом ракету мастерить будут, отец им инструмент дал. — Так-то лучше,— улыбнулся Епифан, сбрасывая пиджак и вешая его на спинку стула.— Весьхвек у телевизора хохотать не будешь. Хозяин вздохнул: — И без него плохо, и с ним беда... Тут, по первости еще, как у Ани­ кея, у меня да еще человек трех телевизоры установили, никто в клуб не ходил: все — к нам. Пришла даже бабка Митрошенчиха. Ну, посадил ее поближе. А шло мировое первенство по хоккею. Уж больно ей Бобров приглянулся, баской, говорит, как мой старичок в молодости. Часок по­ сидела, домой засобиралась. Оставляю сидеть, а она—«голова разболе­ лась». Ну, думаю, на том и ограничится. Нет, смотрю, на другой вечер опять идет. Включаю, а там опять хоккей. Глядела, глядела и спрашива­ ет: «Дак они што, с того разу, со вчерашнего дня, и не перетихали?..» Епифан налил стопки. — За сынов наших! — провозгласил и выпил.— В прошлом году, когда за уборку мне орден Красного Знамени давали, приехал издалека, из области вроде, корреспондент и все пытал, какое у меня самое боль­ шое счастье, самый счастливый день. И так и так наводит, как поводырь слепого, а я говорю: самый счастливый день был, когда у меня Андрюш­ ка родился. Помню, тогда мы последнюю полосу убирали, повариха подъ­ ехала ко мне и поздравила с сыном. Я на комбайне как не бывал, выско­ чил, бегу к машинам, кричу. Шофер остановил свою газуху, на подножку встал и заоглядывался кругом. А я кричу ему— сын родился!.. — Да, теперь вот живу — не нарадуюсь,— сказала Елена.— Все мы с Епишей до последнего гвоздичка, до ниточки махонькой своим горбом нажили. Сынки вот, счастьице наше... А мать мою той же зимой схоро­ нили: в бане угорела, а может — утопилась. До воды-то от полка допол­ зла, голову в кадку сунула, так и нашли,— Елена смахнула слезы,— ка­ кая ни была, а все мать... Из гостей уходили поздно. На дворе шел густой снег, и Епифан с Ильей радостно говорили, что это к урожаю, когда снег ложится на та­ лую землю. Провожатые, попрощавшись, ушли, я долго еще стоял у ворот. А ласковый, хлебный снег валил густо и тяжело.