Сибирские огни, 1976, №1

по подгорью выпилили. Скот по ближним лесам пасти стали, все в пол вытоптали. Где же гриб или ягодку сорвать? Илья бросил недокуренную сигарету и, погасив на лице озабочен­ ное выражение, опять улыбнулся. Гостить будете — заходите... Я уж скоро три года, как от отца отделился, своей семьей живу... Витюшка у меня... Заходите... Пока сменщика нет, я еще разок проедусь... Как ни хотелось мне побыстрее добраться до родного дома, я все же не мог не пройти по старой дороге в сторону Алябьино. У Силантьева лога я остановился, и не от того, что хотел остано­ виться именно здесь, а от непривычной, светлой пустоты, которая пахну­ ла на меня снизу. Все подгорье было вырублено, торчали только пни да кое-где — тонкие и кривые березки. Я не утерпел и по склону, глинистому и осклизлому, спустился вниз. Запустением веяло от этой вырубки, тоскливо сделалось на душе. Тут, у начала вырубки, когда-то стоял большой дом, чуть поодаль— ток, крытый соломой навес на толстых, весело сверкающих желтизной столбах. И горы хлеба под навесом и возле, на расчищенных площад­ ках. А вокруг — золотая осень, осиновые пожары. Мы работали тогда почти сутками — лопатили и веяли зерно. Ночи, свет фонарей, рокот тракторов и комбайнов, грохот груженых и пустых бестарок и холод­ ная вода из старого колодца..- Долго оставаться наедине со своими воспоминаниями в погибшем лесу не хотелось. Мне почему-то подумалось: наверное, теперешние ре­ бятишки привыкли именно к этому окружению, им не о чем сожалеть. 4 • В деревне пахло блинами. Их запах, густой, осязаемый преследовал меня, пока я шел к свое­ му дому по тропке, протоптанной по обочине, среди поповника и спо­ рыша. Открыв калитку, я сразу же увидел мать: присунувшись лицом к стеклу окна, улыбаясь, она смотрела, как я иду оградой, и эти несколь­ ко шагов радостны и для меня, и для нее. — Ну вот, как в руку сон-от положила,— заговорила она, здороваясь со мной. Мы никогда — в семье не принято было — не целовались и не обнимались при встречах и расставаниях, но право же, от этого значи­ тельность момента не уменьшалась. — Третьего дня вижу: куричонка, Пеструшка, помнишь, поди, из угла в угол, из угла в угол. Посовалась, посовалась и — в плетены Там лазейка. Я за ней. Иду на межу, бурьян рукой раздвигаю — батюшки ты мои! — там яичек видимо-невидимо. Я их в подолишко собираю, а они не убывают. Неспроста, думаю, сон- то эдакой. Яйца — непременно кто-то явится. Вот он, гостенек ранний... Сейчас я тебе шанежек с капустой испеку, квашню вчера заводила. И слышь-ко — пиво поставила, теперь уж поспело. Будто и не было этой утренней дороги, ночи, вчерашней слякоти, дум и забот. Все растворилось от маминого говора, от этих хлопот, и даже сон ее уже казался мне правдоподобным, с тем самым его значе­ нием, которое она этому сну придала. Все было более чем знакомо в до­ ме — и старая литая печь с уже загребенными в загнетку углями, ух­ ваты и сковородники в углу возле лавки, длинные косы лука, сушивше­ гося на стенах. В горнице звучало радио: мелодия знакомая, но я никак не мог вспомнить, откуда она. — Я его и не выключаю, — видя, как я прислушиваюсь, пояснила