Сибирские огни, 1976, №1

быстро наломал охапку сушняка и, вернувшись в избу, бросил у печи. Это ты плетень зоришь? — всплеснула руками мать.— Скоро же огород садить... Я поспешил уверить ее, что мы уже немаленькие, что весной нару­ бим и привезем с Талькой кольев и прутьев и я совью новый плетень. Мать только покачала головой. Скоро в печи весело затрещало, и мать поставила на огонь чугунок с водой. Потом она принесла из кладовой несколько кусков коровьей шкуры. Шкура эта хранилась уже года три, ножом ее трудно было взять и мать рубила ее топором. Потом она долго палила на огне, мыла и скребла ножом эти куски, а в довершение разрезала на маленькие кусочки и сбросала в чугунок. — Талька... Талька!.. Сходи-ка по воду... Талька, полусонная, слезла с полатей и начала одеваться. С виду сестра высокая и худая. Но я-то знаю, какая она жилистая и сильная: прошлым летом работала на покосе в колхозе, помогала и матери ко­ сить сено. С ведрами в руках Талька открыла дверь и столкнулась на пороге с бригадиршей — Дашенькой Горячей. Горячая — прозвище, а Да­ шенькой сельчане звали бригадира не потому, что прониклись нежны­ ми чувствами. Скорее в этом ласкательном имени крылась насмешка. Поздоровавшись и усевшись на лавке в переднем углу, Горячая положила на стол обтрепанную тетрадочку, сшитую из листков какой- то конторской книги, вооружилась карандашом и спросила: — Дак как, Федосеевна, сколько подпишешь? — А нисколько! Сказала — завязала. Говорю же — семенная кар­ тошка осталась. Скоро огород садить... Там зима придет— опять ведь налоги платить. А я без огорода где возьму? — У всех так...— неуверенно и вяло протянула Горячая, загибая для чего-то и разглаживая уголок тетрадочки. — Гляди-кось, у всех! Федотушка вон опять выписал пуд муки, а нам нельзя? Кому война, кому мать родна?.. Федотушка — колхозный счетовод, не попавший на войну из-за ка­ кой-то мудреной болезни. хМать говорила правду — у Федотушки хлеб был. Его сын Сашка, мой одноклассник, вчера приносил в школу кусок калача, настоящего вкусного калача, от одного запаха которого у меня закружилась голова. Это была диковинка, и на переменке ребята сгру­ дились вокруг Сашки. Только Петька Ознобихин стоял сбычившись и, засунув конец самодельной линейки в щель парты, остервенело рвал за другой, давая понять, что ему мало дела до Сашки и его калача... — Ну, Федосеевна?.. Мать взяла из угла ухват, достала из печи чугунок. Ладно. Пуда два подпишу. Весна придет—глазки поковыряем. Как-никак — посадим... После ухода бригадира мы сели за стол. Куски кожи были жестки, как щепа Талька тоже давилась. Я не понимал матери: то говорила, что ничего нет, то вдруг подписала картошку на семена колхозу. И ведь она не лгала Дашеньке: в подполье картошки было в самом деле толь­ ко на семена, и мы с Талькой уже не решались взять одну-две карто­ фелины на печенки, хотя раньше, в начале зимы, часто делали это. Мы понимаем, что без огорода нам нельзя, без огорода — пропасть. Придет осень — и опять «преподнесут налоги, целые тыщи». И опять мать ста­ нет ходить в Шерстенино продавать мороженое молоко, сырчики — творожные лепешки со сметаной - и масло. До базарного дня она бу­ дет хранить все это богатство в казенке под замком — от нас с Оль­ кой,- потому что не верит в нашу сознательность. А в базарный день,