Сибирские огни, 1975, №12

169 «БЫЛ КРАЙ, СЛЕЗАМ И СКОРБИ ПОСВЯЩЕННЫЙ...» и радость. Резко упала его творческая ак­ тивность. От этого периода сохранилось всего несколько стихотворений, в том числе и то, которое начиналось с горестного при­ знания: «Как я давно поэзию оставил!..» И тогда же вырвались из-под его пера строки, полные тоски: Очнулся я в степи глухой. Где мне не кровною рукой, Но вьюгой вырыта могила... В августе 1837 г. Одоевский был отправ­ лен рядовым на Кавказ, в действующую армию. Через два года, 15 августа 1839 г., он умер от малярии в возрасте неполных 37 лет... Вильгельм Карлович Кюхельбекер был приговорен Верховным уголовным судом к смертной казни. Но «милостью» царя казнь была заменена двадцатью, а затем пятнад­ цатью годами каторги. Родным поэта уда­ лось добиться, чтобы его не отправляли в каторжные работы—десять лет Кюхельбе­ кер провел в одиночной камере Шлиесель- бургской, Динабургской, Ревельской и Све- аборгской крепостей. 14 декабря 1835 г. Кюхельбекер был.отправлен из Свеаборга на поселение в Сибирь; это произошло ров­ но через десять лет после восстания на Се­ натской площади, день в день. Жестокими декабрьскими и январскими морозами на непрерывно сменяющихся фельдъегерских тройках поэт был достав­ лен 20 января 1838 г. в глухой городок Во­ сточной Сибири Баргузин. «Мое заточение кончилось,— писал сн Пушкину,— я на сво­ боде, т. е. хожу без няньки и сплю не под замком». В Сибири поэт встретился со сво­ им братом — декабристом Михаилом Кю­ хельбекером, находившимся на поселении, и пришел в полный восторг от его малень­ кой дочери. Но более всего поэта радовала возможность заниматься литературной дея­ тельностью. Он надеялся, что теперь смо­ жет печататься —хотя бы и под псевдо­ нимом. Однако мечты не сбылись: несмотря на многочисленные хлопоты, он не только не получил права литературного гражданства, но и само творчество для него было сопря­ жено со многими трудностями — что он не имел никаких средств к существо­ ванию и не мог жить литературным тру­ дом, оказался перед необходимостью по примеру брата заняться сельским хозяйст­ вом. Как он, однако, ни старался, умелого и ловкого земледельца из него не получи­ лось. «В жизни Кюхельбекера, — пишет В. Н. Орлов, — наступает пора тя­ желой нужды, повседневной борьбы эа существование, беспокойства о кус­ ке хлеба и о крове над головой. Живет он в байге, в условиях, исключающих возможность заниматься творческим тру­ дом. Положение нахлебника в семье брата становится для него невыносимым. Он глу­ боко страдает от грубости и косности окру­ жающей его среды». В результате поэт на­ чинает даже жалеть о своей крепостной ка­ мере, где, по крайней мере, его посещало «святое вдохновение». Конфликт с окружающей средой не ста­ новится менее острым и после того, как Кюхельбекер в начале 1837 г. женится на дочери местного почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой. Восторженный и доб­ рый человек, он идеализирует свою моло­ денькую и неграмотную жену (между ними разница в двадцать лет), готов обучить ее чтению и письму, надеется найти в ней друга и единомышленника. Но, хотя он при­ обрел дом, нужда по-прежнему преследова­ ла его, а с рождением детей все увеличива­ лась. Жена действительно научилась гра­ моте, но во многом все же не понимала му­ жа. Со временем у нее испортился нрав, и это не могло не быть в тягость впечатли­ тельному и легко ранимому поэту. Положе­ ние осложнялось также тем, что родствен­ ники жены оказались жадными и грубыми мещанами. В окружении чуждых ему людей поэт не мог сосредоточиться на своих ду­ ховных интересах. «Пегас в ярме»,—с го речью говорил он о себе. И что же? — ныне бледные заботы И грязный труд, и вопль глухой нужды, И визг детей, и шум, и стук работы Перекричали песнь златой мечты. («Исфраилу», 1837 г.> Драму Кюхельбекера нельзя рассматри­ вать лишь в плане семейно-бытовом. Конф­ ликт поэта с обывательской средой объяс­ няется не просто вспыльчивостью, мнитель­ ностью, неуживчивостью: Кюхельбекер об­ наруживает общее для многих декабристов стремление к «вольности святой» и восста­ ет против всего, что лишает его возможно­ сти жить так, как должно жить истинному поэту и гражданину. Он снова обращается к одной из сквозных тем своего творчества —- к теме «поэта» и враждебной ему «тол­ пы». В одном из самых прочувствованных стихотворений 1839 года он пишет: Они моих страданий не поймут. Для них смешон унылый голос боли. Которая, как червь, таится тут, В груди моей. Есть силы, нет мне воли| Поэта угнетает сознание, что люди, кото­ рыми он окружен в Сибири, не понимают его и рано или поздно погубят: Но я увяз в ничтоясных, мелких муках, Но я в заботах грязных утонул. Нет, не страшусь убийственных объятий Огромного несчастья. Рок! Души! Ты выжмешь жизнь, не выдавишь души— Но погибать от кумушек, от сватей. От лепета соседей и друзей! Не говорите мне;'«Ты Промефей!» Тот был к скале заоблачной прикован,— Его терзал не глупый воробей, А мощный коршун... Невольно вспоминается стихотворение «Поэты» (1820), которое было програм­ мным для раннего Кюхельбекера. И там и тут автор выступает против «злодеев и глупцов», которые ненавидят и трапят поэ­ та, «пророка истин возвышенных». Но если раньше для Кюхельбекера эти враги поэзии и свободы ассоциировались, как и для Пуш­ кина, с великосветской «черныо», то теперь он, можно сказать, по-грибоедовски опол­ чается против обывателей, которые способ­ ны своей клеветой, сплетнями, злобой «за­ клевать» титана. Вместе с тем, смысл стихотворения более глубок: поэт скорбит о том, что ему не суж-