Сибирские огни, 1975, №12

ЮРИЙ п о с т н о в 168 всех, декабристов, и эт.и общие чувства вы­ разил поэт в своем прекрасном романсе «По дороге столбовой». Здесь Одоевский «апечатлел подвиг одной, из декабристок — невесты Ивашева, Камиллы Ле-Даптю, при­ ехавшей к нему в Сибирь, чтобы обвенчать­ ся и остаться с ним навсегда: — С другом любо и в тюрьме! В думе молвит красна девица. Свет он мне в могильной тьме... Встань, неси меня, метелица. Занеси в его тюрьму. Пусть, вак птичка домовитая, Прилечу я и к нему Притаюсь; людьми забытая. Стихотворение «По дороге столбовой» .нельзя рассматривать лишь как удачную стилизацию под песенный фольклор: народ­ ность этого произведения заключена в са­ мом замысле поэта, который справедливо , видит в декабристках лучших дочерей на­ рода, а их подвиг считает достойным уве­ ковечения. Сближение Одоевского в годы изгнания ,с народной жизнью помогает ему глубже ■осмыслить проблему героя и народа, над которой он мучительно размышляет в свя­ зи с поражением восстания 1825 года. Ему становится понятно, что народ— реальная историческая сила, которая и определяет в конечном итоге успех или поражение героя. С-народом связаны а надежды поэта на будущее. В своем произведении «Дева. 1610 г.» он вывел образ «божественной девы», олице­ творяющей вольность, и вложил в ее уста пламенный монолог, обращенный к совре­ менникам: Я вам чужда: меня вы позабыли, Отвыкли вы от красоты моей, Но вы в груди на век ли потушили Святое пламя древних дней? ' Раздумья о России рождали в сознании ' поа(га готовность принять во имя ее любые муки и даже омерть: Пробудитесь! Песни вольные Оглашают вас. Славим нашу Русь, в неволе поем Вольность святую. Весело ляжем живые В могилу за святую Русь. («Стихи на переход наш из Читы в петровский Завод») Мужественный оптимизм стихотворения, энергичный ритм народной песни, белый стих — все это сближало произведения Одоев­ ского с демократическим направлением в русской поэзии. Одоевский — по , преимуществу лирик. Эпическое, повествовательное начало выра­ жено у него слабее, чем у Рылеева и Бесту- жева-Марлинского. Поэтому, если не счи­ тать описания сибирской природы в «Сти­ хах на переход наш...», поэт достаточно , скуп на подробности в изображении пейза­ жа. В то время, как' Бестужев описывает разнообразные проявления местной приро­ ды, Одоевский, поглощенный самосозерца­ нием., обращает внимание лишь на одни и те же картины окружающего мира и окра­ шивает их в цвета собственных настрое­ ний. Из окна своей'тюрьмы оп видит горы, которые непреодолимой преградой отделя­ ют его от мира свободы, и этот «об5ор» не меняется' из года в год,—он переходит из одного стихотворения в другое. Незадолго до окончания сибирской ссыл­ ки поэт пишет: Кай недвижимы волны гор. Обнявших тесно мой обзор Непроницаемою гранью! За ними — полный жизни мир. А здесь — я одинок и сир, Отдал всю жизнь воспоминанью. В этом стихотворении Одоевский мыс­ ленно обращается к своему отцу— самому дорогому для него человеку, и образ отца как бы живет во всей окружающей поэта природе: Проснется ль тайный свод небес. Заговорит ли дальний лес Иль золотой зашепчет колос — В луне, в туманной выси гор. Везде мне видится твой взор. Везде мне слышится твой голос... Одоевский писал по велению чувства. Да­ же его философская лирика эмоциональна. И между тем он всегда был против сенти­ ментальности, столь распространенной в русской поэзии 20—30-х годов. Отдавая са­ мую щедрую дань. модному в то время жанру элегии, поэт умел преодолеть обще­ принятые стереотипы и выразить не услов ную, позирующую грусть, а искренние пере­ живания изгнанника, тоскующего по сво­ бодной и деятельной жизни. Его элегии — часто отклики на смерть дорогих ему лю­ дей (Д. В. Веневитинова, А. С. Грибоедо­ ва), они нередко адресованы конкретному лицу. Так, «Элегия» («Что вы печальны, дети снов?») посвящена троюродной сестре поэта В. И. Ланской. Ей, выполнявшей мно­ гие его поручения и просьбы, с которыми он обращался из сибирского далека, Одо­ евский поверяет самые заветные свои чувст­ ва, самые горестные раздумья, самую свет­ лую веру в человека, в его святые порывы, в его высокий разум. Эту элегию можно рассматривать и как интимную исповедь поэта, и как картину внутренней жизни де­ кабристов, томившихся в сибирской неволе. Более того, если пристально всмотреться в глубинный смысл стихотворения, то можно найти здесь и своеобразное воплощение си­ бирского мотива: автор не создает цельной картины Сибири, но образ Сибири-тюрьмы отчетливо вырисовывается из всей совокуп­ ности переживаний, наполняющих до краев это стихотворение. Несмотря на отчаяние и боль, которые пережили ссыльные декабристы в этой «дол-, гой скорбной тьме», именуемой Сибирью, Одоевский стремился обрести силу духа в самой поэзии: Я так ее любил! Я черпал в ней Все радости, усладу скорбных дней. Когда в снегах пустынных мир я славил... («Как я давно поэзию оставил...») Общительный и добрый, раздававший все свои средства неимущим товарищам по не­ счастью, он находил нравственную опору и в друзьях. Своей заботой и вниманием они поддерживали в нем нравственные силы, и эта солидарность «соузников» помогала им выстоять в самых суровых условиях. Гораздо тяжелее стало поэту, когда он в 1833 г. перешел на поселение и оказался вдали от тех, с кем привык делить и горе.