Сибирские огни, 1975, №12

НА ПЕРИФЕРИИ 109 сатель. А на литературу в Березове привыкли смотреть, как на что-то постороннее, насущной жизни не касающееся. Зато после моих лекций весь городишка стал судить и рядить о литературе! И не только о лите­ ратуре, вот что важно! Вдруг люди увидели недостатки, которые их ок­ ружают, среди которых привыкли жить. Автобусы ходят как попало; по утрам очереди за хлебом; главный хирург в больнице спирт хлещет, как воду; в телеателье приютились взяточники; городское кладбище —свал­ ка мусора... Я им откровенно все высказала. Да еще сколько припасла для следующей публичной лекции «Салтыков-Щедрин и город Глупов». Думаешь, дали прочитать? Как бы не так! Шайдуров бухнул с размаху: «Заушательство! Критиканство! Чего добивается эта приезжая граждан­ ка?» И началось!.. Чуть ли не на каждом уроке — инспектор районо. По­ говаривают, будто я... больна! «Энтузиасты» из родительского совета следят за мной. Честно скажу, Макар: я уехала бы отсюда. Но... Глеб Борисович! Да-да, есть тут такой вконец запутавшийся попик. Ты меня пока о нем не расспрашивай. Придет время —кажется, недолго уж осталось,—сам все узнаешь... Тебе первому скажу или напишу. А вот про Панку Мотовилову могу рассказать. Подружка моя. Такая хорошая! Простая русская тетка. Мы с ней недавно познакомились и сразу же потянулись друг к другу. Жалеет она меня. А поначалу-то я к Шайдуро- ву надумала рвануться. Ведь —писатель. Значит —психолог. Значит — борец за справедливость. И когда сказали, что именно Шайдуров против моих лекций —я не поверила. Собралась к нему, чтобы откровенно, ду­ шевно побеседовать... И вдруг узнаю, что главным моим «преступлени­ ем» Шайдуров теперь считает близость к священнику —дескать, Глеб Борисович коварно влияет на мои идейные устои!.. Ах так? Не глянув в святцы, да во все колокола?.. Нечего мне делать у писателя этого! Только ты не думай, Макар, что я тут совсем пропадаю. Завтра позна­ комлю тебя с Панкой Мотовиловой. Сразу же влюбишься. Полная про­ тивоположность мне —спокойная, рассудительная. Умница. Девять классов образования, но ведь именно ее, а не кого-нибудь другого из­ брали парторгом в «Рассвете». Ну, хватит. Рассказывай о себе. Как жил, на ком женат, сколько детишек?.. Не надо больше пить —у тебя очень усталое лицо. — Что рассказывать!.. Все обыкновенно. Был женат. Разошлись. Детей не нажили. А кроме этого, что?.. Репетиции, концерты, гастроли. Когда-то, после института, недолго служил на театре. Уехал из Ленин­ града в Красноярск. Потом... Три поспешных удара в дверь. И сразу же, вслед за стуком, без паузы, в комнату входит кто-то высокий, бородатый, весь черный. Снимается черная каракулевая шап­ ка — показываются черные е сильной проседью волосы; снимается чер­ ное пальто —под ним завернутые за пояс полы черного балахона... — Знакомьтесь, друзья. Артист Макар Петрович Касаткин, ученик моего отца. Священник Березовской церкви Глеб Борисович Промтов... Поп осторожно садится на краешек сундука, туда, где до него сидел Касаткин. Макар Петрович подходит к столу, разливает водку в два стакана, один стакан придвигает к Промтову. — Благодарю. Непьющий. — Похвально,—говорит Касаткин.—А я, человек грешный, опроки­ ну с удовольствием... За трезвость! И выпивает лихо, в два глотка. — Тост подобающий,—священник искоса взглянул на Антонину.— Диалектически правильный тост, ибо пьющим не хватает именно трезво­ сти. В древности подобные здравицы были в ходу. — Да!..—вздохнула Антонина.—Пей, а на жизнь взирай трезво.