Сибирские огни, 1975, №11

74 РОГНЕДА ВОЛКОНСКАЯ. НИКОЛАЙ ПРИБЕЖЕНКО «Татьяна, помнишь дни золотые? Татьяна, этих дней не вернуть»... Я и распсиховалась однажды: «Что это еще за Татьяна тебя гложет? День в день — Татьяна да Татьяна...» Ей-богу, товарищ начальник, думала, что есть к тому причина. Тем более, в моей жизни был такой факт. Ну, Ген­ надий видит, что я всерьез принимаю все к сердцу. Он и развеял мои сомнения. Рассказал, что эта пластинка дорога ему как память о воен­ ной его молодости. И что был у него друг — пианист из Риги. Может быть, он даже из прибалтийских немцев, потому что очень хорошо знал немецкий. А звали его Петром. Возил он с собой эту пластинку, потому что речь в ней идет про Татьяну. То есть жена у Петра осталась в Риге, тоже Татьяна. А была она до встречи с ним вдовой адвоката. Тогда Ген­ надий мне и про спасенную жизнь рассказал, и погоревали мы вместе о Петре. Так вот, и я с тех пор ту пластинку полюбила. Да разбилась она осенью. Виталик на нее с размаху сел. Геннадий аж покоя лишился. «Не к добру это», — говорит. И стал он с осени как бы подмененный какой. Все молчит больше, все думает. — А может быть, он не от этого переменился? Не получал ли он от кого-нибудь письма? — начал осторожно Борисов. — Не от кого ему получать. И некому писать. Моя родня вся здесь: в Куйбышеве да в Сызрани. А у него была в Ярославле тетка, так и та после войны умерла. — Вы -слышали о Краснодарском процессе? Знаете, кого там судили? — Как же, слышала. Знаю. Судили там преступников, расстрели­ вавших мирных жителей. Геннадий читал мне газеты, и сам очень инте­ ресовался процессом. — Так вот, ваш муж был активным участником всех этих злодеяний и настоящая его фамилия Сомов, — неожиданно заявил Борисов. От такой неожиданности Ушакова как-то дернула головой. Ее удив­ ленные глаза еще больше округлились и с испугом смотрели на Борисо­ ва. Но в следующее мгновение ее лицо приняло выражение решительно­ сти, и она крикнула, не скрывая возмущения: — Не может того быть! Для таких дел человеку другой характер нужен! — Какой же? — Особый. Злобный. А Геннадий за всю жизнь голоса не поднял, ди- те ни разу не шлепнул, с соседями по двору не поругался. Нет в его ха­ рактере этого преступного качества! — С годами человек меняется, приспосабливается... В войну это был жестокий каратель, — убежденно сказал Борисов. — Каратель! — Ушакова даже подскочила на стуле. — Не было этого, товарищ начальник. А если служил муж у немцев, так в обозе воз­ чиком. Насильно, по мобилизации, туда попал, то есть во вспомогатель­ ных войсках. А на них в пятьдесят пятом амнистия вышла. Понимала я, конечно, что вы меня сюда не чай пить привезли, а что о муже будете интересоваться. Но что такое придумаете... Каратель... Сомов какой-то... Поезжайте в тундру. Там на Геннадия все документы имеются по его делу. А то гадаете, что было, а чего не было. — А мы и не гадаем. Вина вашего мужа доказана свидетелями. — Что доказано? Он свое отсидел. Если даже при послевоенном режиме к обстоятельствам с понятием подошли, так теперь-то и подавно разберутся. Он свою невиновность докажет. — Нет, он не надеялся, что докажет. Иначе объяснил бы все нам, не стал бы убегать и не бросился бы в прорубь... — Прорубь? Какая прорубь? Что?.. Где он?.. Не утонул ли?! — Утонул, — вздохнул Борисов и бесцельно посмотрел в окно. Ушакова вскрикнула и упала. Лобанов, подскочивший к ней, не ус-