Сибирские огни, 1975, №11

184 у к н иж н ой п о л к и «Чайки над городом» знаменуют собой перу зрелого становления поэта. Если пер­ вые два сборника отдают немалую дань безоглядному упоению стихией морской ро­ мантики, странствий по свету, то теперь на смену этому приходят более глубокие раз­ думья о жизни, о своем поколении, насту­ пила пора разобраться и в тех нравствен­ ных ценностях, которые приобретены за прошедшие годы. Сохранившиеся и в новой книге эмоциональный накал, песенно-рас- певный строй многих стихотворений прида­ ют этим раздумьям особый, чисто «озолин- скмй» колорит. У поэта, безусловно, есть свой голос, который не спутаешь ни с чьим другим, хотя — и это вовсе не плохо! — ясно ощущается поэтическая школа, к ко­ торой он оебя причисляет. Это Леонид Мар­ тынов, Илья Сельвинокий, Владимир Лу- говской. По настроенности, ритмике, лирическому динамизму В. Озолин стремится походить на этих мастеров советской поэзии. Неда­ ром с любовью говорит он в одном из сти­ хотворений («Случай, в котором было что- то невероятное») о воображаемой встрече с Леонидом Мартыновым. Автор с такой не­ отрывностью бормотал про ребя слова «Мартынов — март», что образ учителя словно «материализовался», и вот уже Мар­ тынов «в полярной кепке, в желтых кра­ гах», заразительно смеющийся, приходит, чтобы восхититься напористым буйством весны: Еще снега лежали по оврагам, еще скворец не залетал сюда, но все ж весны уж е варилась брага! И под снегами к рекам шла вода. Жизнелюбие, полнокровнее восприятие мира роднят лучшие стихи В. Озолина с поэзией его литературных наставников. Поэт откровенно признается своему читате­ лю: он завидует каждой судьбе, насыщен­ ной событиями, движением, вдохновенным трудом. Он спрашивает читателя: А ты до закатного часа когда-нибудь звезды видал? А в первый морозец иа сене на звонком лугу ночевал?.. И заявляет ему с прямодуши м: Я сам по крови непоседа. И в поле, и в тундре, бывал. И все это лично изведал: в стогу и в снегу ночевал! Но. если случалось все это в твоей распрекрасной судьбе, Я все ж е, скаж у по сонрету, завидую крепко теое1 Лирический герой поэзии В. Озолииа — человек с мятущимся сердцем, широкой ду­ шой, остро не приемлющий фальши в чем бы то ни было. Такая натура открыта мно­ гим ветрам, не все в пей просто, чув­ ства бурно сотрясают ее, но именно подоб­ ного склада характеры интересны и дороги автору. Подлинность — биографии, дела, кото­ рое вершит человек, правда его душевных раскрытий — вот то, что прежде всего це­ нит поэт и что считает предметом поэтиче­ ского изображения. В небольшой поэме «Кузнец Донцов» рассказывается о молчаливом человеке — деревенском кузнеце. Односельчане знмот о «ем немного, но вот во время какого-то застолья Донцов заводит «светло и вольно» любимую народом песню «По долинам и по взгорьям», и тут всем становится понятно, что в первую очередь кузнец поет о самом себе. И вольно, и светло льются слова и мелодия именно поэтому: Донцов имеет моральное право на эту песню, он прича­ стен к ней всем своим существом, своей жизнью. Люди, люди! Песням верьте! В них встречаются слова, перевитые со смертью, как с землицею трава. В. другом стихотворении — поэтической зарисовке «В заполярном поезде» звучит та же мысль: «В купе, где я еду, нет пасса­ жиров в курортных пижамах...», присутст­ вует она и в «морских» сдахах из одноимен­ ного с названием книги раздела «Чайки над городом». Капитану удается воодушевить матросов лишь потому, что сам он «мор­ ская косточка» и до жизни, и по душе («Ка­ питан»), а тем, кто любуется синевой коря, поэт резко возражает: «Море — синее»,— скаж ут,— ложь, ерунда! Море наше синим не было никогда. Возражает потому, что море для него рабочее место («Море наш« робы стирает — синие — добела...»), оно знакомо ему не с туристской, парадной стороны, а «изнут­ ри», и поэт понимает всю его грозную силу, с которой так трудно совладать человеку. Одно из лучших стихотворений книжки — «Наследство». Это не новые стихи, но они по праву входят в сборник, без них «карти­ на» была бы неполной. Мне от деда, от шведа, от отца латыша, от полярного ветра — в наследство душа! А от бабушки милой, , что южанкой была,— Вороненые крылья, переносье орла! Две натуры — две дуры! Злюсь — не чувствую зла! Видно, в добрую стуж у меня мать родила. Отогрела у печки, прилоагила к груди: «...спи, мой серый волчонок, только в лес не ходи!» И живу я на свете несуразный такой! Добрый, злой и упрямый! Суета и покой! То как ледника растаю, то костром загорю! Золотое наследство! Благодарю! В этих строках — тоже подлинность. Подлинность души к характера, подлин­ ность поэтической исповеди, единствен­ ность и неповторимость выражения мысли и чувства. Если бы сборник состоял цели­ ком из стихотворений такого художествен­ ного уровня, о нем можно было бы гово­ рить, как о большом событии. То есть, кни­ га хороша, интересна, безусловно, найдет своего читателя, но все-таки »втора можно