Сибирские огни, 1975, №11

МЕЩАНИН ПЕРЕД СУДОМ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕН 1 3 9 первая повесть «Мшава» была, в сущности, о том же —• только не обладала такой ху­ дожественной цельностью. «Мшава» рас­ сказывала о притаившемся среди болот по­ селке, где нашли пристанище поборники древиёй веры; о том, как губительна для личности духовная ограниченность. Легко почувствовать генеалогию, родство двух этих произведений А. Якубовского. «Стяжательство, корысть, отрешенность от мира возможны не только в .непроходимых болотах, в потаенном поселке,— писал, ду­ мая о творческом развитии автора, Виктор Астафьев.— Дом стоит на окраине большо­ го города, мо он тоже «мшава», ом тоже за­ сасывает людей, выхолащивает души, дела­ ет их волками среди людей...» Волк среди людей? Если брать эти слова как конечный вывод, они точны по отноше­ нию к Наталье. Но не забудем: А. Якубов­ ский именно тогда обрел свой голос, когда понял, что в художественной литературе лучше обходиться без ярлыков, когда взгля­ нул на мещанство как бы «изнутри». Жизнь прожита, жизнь кончается! И ни­ чего впереди. И никто о тебе не вспомнит. Эта гуманистическая нота звучит в финале повести. Жизнь кончается? Но Наталье еще только сорок. Оказывается, и «сорок лет — тяжелые годы. В голову лезут глу­ пые мысли об упущенном, недожитом. Вски­ пают мутные желания, хочется погнаться и схватить за хвост прошмыгнувшие годы». Старик Беосеменов ужасался: детям, плоти его, не нужно все то, что было для него главным. Наталье тяжелее: у нее нет детей («...Тебя жадность губит... потому и бездетная», — говорит муж Натальи Ми­ хаил). Она смутою, но с безысходным тра­ гизмом догадывается об эфемерности свое­ го существования: «...вот отложены нема­ лые деньги, а не купишь на них ни душев­ ного покоя, ни молодости, ни даже преж­ него вкуса ко сну». С привычной остротой чувствуя особую жизнь вещей, Наталья констатирует: вещи стали как бы «мертвые, им все равно», «оми изменились, и «ет в них прежней твердой надежности». Писатель остается до конца честным, на­ блюдая за героиней: «Нет, нет, .нет,—снова уговаривает себя Наталья,—вещи живут, все-таки живут. Только они еще радуют душу. Они — не выдадут». Наталья избежала наказания юридиче­ ского, но к человеку всегда приходит рас­ плата за все содеянное им. Приговор вы­ несен. Ничего уж не будет ® ее жизни — лишь тоскливое ожидание биологического кон­ ца: «И во сне, утром, Наталья лежит желтая, с синими тонкими губами — по- конница, и все!» Не будем лукавить: не только презрение, негодование охватывают нас после прочте­ ния повести, но и жалость, печаль. Печаль о глупо растраченной, размеиенной на вещи человеческой жизни. ...И, конечно, возникает вопрос: почему столь традиционный писательский путь ока­ зался удачным для А. Якубовского? Поче­ му вещь, созданная в привычной для чита­ тельского слуха тональности, прозвучала авежо и резко? Мы найдем ответы на эти вопросы, заду­ мавшись над любопытным делением, кото­ рое закономерно возникло именно сегодня и никак не могло возникнуть, например, де­ сять лет назад. Известно: сейчас взят курс на повышение благосостояния советского человека; мещанство же с его врожденным талантом мимикрии, умением приспосабли­ ваться ко всему и хорошо носить любой кафтан, пользуется этим тезисом, словно ширмой. Кто произнесет знаменитую фразу, кто бросит решительное; «А король-то голый!»— кто? Художник! «Не спя, не спи, художник»,—поддразни­ вает «ас ластернаковской строчкой один из героев пьесы Михаила Рощина «Старый но­ вый год» — пьесы, где мещанская мораль препарируется и внимательно изучается под увеличительным стеклом искусства. Да, «здесь особенно велика роль литературы с ее способностью постигать психологию яв­ ления, — полностью согласимся мы с кри­ тиком А. Бочаровым, — ибо ни одна обще­ ственная наука, в том числе и этика, еще не предложила объективных критериев, позволивших бы отделить стремление под­ нять материальный достаток от накопи­ тельства, зажиточность от собственничества, стимул от ослепления, короче говоря, уро­ вень жизни от осознания жизни». В своем стремлении разглядеть многооб­ разные ипостаси мещанства художники, к счастью, тоже многообразны. Авторы не только, как А. Якубовский, тщательно «ре­ конструируют» страшный мир стяжателя, но иоследуют сам процесс перерождения чело­ века в мещанина — процесс, трудно разли­ чимый, протекающий всегда по-разному. Мещанами не |рождаются, ими становят­ ся. Аксиома, которую пытаются по-своему доказать художники. Как, например, забо­ левают «вещизмом»? А. Якубовский об этом ничего не говорит, это не входит в его писательскую задачу. Этому посвятили свои произведения М. Малиновский и Г. Николаев. * * * Если провести опрос: «Каким представля­ ется вам сегодня мещанин?», Ь большинстве ответов будет нарисован точный портрет героини А. Якубовского. Мещанин? Ну, ко­ нечно, стяжатель, вполне возможно, и зло­ дей, ради обогащения идущий на любое, даже самое страшное преступление. Поразительно живуч стереотип нашего восприятия! Думаю, именно оттого такой писатель, как Ю. Трифонов, не перестает заявлять: персонажи его «московских по­ вестей» не мещане, а просто люди. Дело не в том, что автор хочет выгородить своих ге­ роев; он знает: под рубрикой «мещане» дол­ го значились совсем другие типы. Мы еще поговорим подробно об антимс- щанской прозе Ю. Трифонова. Сейчас обра­ тим впимаше только ла одну деталь: писа-