Сибирские огни, 1975, №10

92 РОГНЕДА ВОЛКОНСКАЯ, НИКОЛАИ ПРИБЕЖЕНКО — Что же вы, голубушка, нарушили врачебную этику? Не ожидал от вас... — Лунин укоризненно покачал головой. — Не понимаю, Анатолий Романович. — Кучерова озадаченно развела руками.— Каким же образом? — Она была уверена, что замечание Лунина вызвано каким-то недоразумением. — Сегодня я застал Волошина в удрученном настроении. Он заявил мне: «Я знак;, что мое состояние безнадежно». И расстроили его вы. Говорит: «Доктор Кучерова тяжело вздохнула, устало поднялась со стула и, уходя, оперлась на спинку кровати». — Вот оно что! — Кучерова смущенно улыбнулась.— Я вспомнила... И он заметил? И принял в свой адрес? Поразительно! — Заметил, Варвара Антоновна. Вот вам налицо действие первой сигнальной системы. Мимика, жесты, предметы... Это нужно учитывать... — Анатолий Романович, у меня дома неприятность: поссорилась с мужем из-за пустяка; ночь не спала, но' главное, кажется, я была не права... и у меня было плохое самочувствие... — Неизвестно, кто иногда больший психолог — врач или больной? Врач думает о многих, а больной — только о себе. Учтите это. И проявлять свое настроение не следует — такая уж у нас профессия. Нужно больных заражать бодростью как естественным состоянием человека. Тогда болезнь им покажется этаким недоразумением, которое быстро пройдет. Вот так, Варвара Антоновна. — Это справедливо, Анатолий Романович. Но Волошин действительно плох. Терапевтическое лечение ему вряд ли что-нибудь даст. —• Знаю, знаю. Да, запустил болезнь! Не показывался два года — вышел из нашего поля зрения. Будем оперировать срочно... Лунин сегодня, как обычно, задержался в больнице, и, когда возвращался домой, уже вечерело. Он вошел во двор и остановился. «Быть ночью снегопаду!» — Это он отметил по особому запаху от деревьев, опушенных повлажневшим снегом,— значит, потеплело. Жалобно взвизгивал колодезный журавль во дворе Кондратия Ивановича. «Упрямый старик, не хочет пить водопроводную воду. А может, он. и прав? Когда-то и у нас был колодец»... Лунин посмотрел в угол двора, где из-под снега торчал почерневший сруб. И вдруг он ясно ощутил запахи мая. Он вспомнил, как вот так же после рабочего дня вошел он тогда во двор и услышал скрип колодезного ворота и грохот цепи. Но самого колодца не было видно: все скрывала белая пена цветущей вишни. «Как облитый молоком. Кто это сказал? Народное...» — подумал он. (И теперь, много лет спустя, при виде цветущего сада это сравнение всегда приходило ему на ум. Наверное, лучше не скажешь...) — Это ты, доктор? — донеслось тогда от колодца. Раздвинув ветки, на тропинку вышел отец, вытирая о фартук мокрые руки.— Мы тут грядки поливаем... — А ну, Толя, включайся в домашнее хозяйство,— услышал он веселый голос жены; Надя, улыбаясь, смотрела на него. Ее плечи и косынка были усыпаны белыми лепестками. — Здравия желаем, товарищ политрук! Ну и спишь же ты по утрам так, что здороваться с тобой вечером приходится! — крикнул он вышедшему из беседки младшему брату. — Не хотят меня поставить ни к поливалке, ни к колодезному ведру,— пожаловался он. — Да отдыхай уж после пограничных тревог,— улыбнулась Надя. — Кончаем работу! Анатолий, разводи примус, мать из погреба борщ несет! — провозгласил отец. — Постный борщ-то, постный, с карасями,— объявила мать. — Отставить примус! — скомандовал политрук...