Сибирские огни, 1975, №10

66 — А как зовут твоего коня? — спросили они.— Вот у него,— кивок в сторону напыжившего грудь «Буденного»,— коня зовут «Казбек». — А у меня не конь,— тихо сказал я.— У меня — Ишак. ...Разве я мог знать тогда, что делаю выбор на всю жизнь. Из-за ишака меня, в первую очередь, поперли из «красных». «Синие» тоже долго упирались — «е хотели брать. Потом взяли, однако списали в обоз — запретили высовываться вперед, чтобы не позорить доблестное воинство. Но я не изменил своему Насреддину и даже -попытался доказать, что его ишак ничем не хуже боевых коней прославленных рубак-коман- -диров (бегал-то я быстро). Вот тут-то я впервые и познакомился с железным правилом: скакуну— скакуново, а ишаку — ишаково. Скорый на расправу комбриг «Котовский», командовавший «синими», просто и доходчиво накостылял мне по шее. С тех пор прошло много лет. Образ веселого пройдохи Насреддина ничуть не полинял для меня. Он остался вне конкуренции, как первая любовь. Даже Швейк и Остап Бендер не затмили его. А вот о той далекой игре и своем выборе, диком с точки зрения любого нормального мальчишки, я одно время позабыл. На каких только «коней» не пытался я взгромоздиться, став взрослым! Особенно, когда начал писать. Я седлал Поэзию, Лирическую Прозу, Высокую Романтику. Скакуны не сбрасывали меня. Я довольно сносно удерживался в седле и, возможно, так и проехал бы по жизни на чужой лошадке (сколько подобных случаев бывает), если бы... если бы у оседланных мною скакунов не вырастали время от времени ослиные уши. Этого почти не замечали другие, но все замечал я. Пришлось окончательно пересесть на предназначенного судьбой «ишака», то есть переселиться в тот литературный цех, на дверях которого написано: «Юмор и Сатира». Видимо, выбор был сделан не случайно. Послесловие Несчастны, несчастны сочинители, которым обязательно нужен слушатель. Едва допечатав страничку, такой литератор вынимает ее из машинки и несет на кухню — жене. — Вот послушай-ка, что получилось,— говорит он. Жена обреченно вытирает руки о фартук и присаживается яа краешек стула. — Ну,— вздрагивает она через минуту, прослушав ничего не говорящий ей отрывок,— а что дальше? — Дальше, дальше! — обижается сочинитель,— Разве в этом дело... Ты стиль оцени. Язык почувствуй. В праздничной компании, дождавшись, когда гости сомлеют от пельменей и водки и утратят способность сопротивляться, сочинитель, прижимая руки к груди, просит: — Позвольте, друзья, прочесть вам рассказ. Горяченький. С колес. Только что дописал. Буквально сегодня. Он знает, что делать этого нельзя, что слова, не одетые в броню типографского шрифта, беспомощны, как только что вылупившиеся и не успевшие обсохнуть цыплята, но — не может остановиться. Увы, покорный ваш слуга относится именно к такому типу сочинителей. Не дав этим заметкам отлежаться, не выправив как следует орфо