Сибирские огни, 1975, №10

ГДЕ-ТО В ГОРОДЕ, НА ОКРАИНЕ 53 — Слухай... Толстомясая такая учительница, с крашеными губами, есть у вас? — Полная,— поправил я. — Ну да, полная,— согласился отец.— Такая, брат, полная — аж страшно. — Это не учительница, это— директор,— сказал я. — Ышь ты! — удивился отец и принялся за второй сапог. Закончив разуваться, отец сказал: — Дак, может, надо было слупить с нее деньги, раз директор? Я думал — учительница. — Какие деньги? — Угля я ей вчерась привозил,— объяснил отец. Оказывается, накануне отец подрядился после работы отвезти два воза угля какой-то толстомясой женщиие (он все же говорил по-своему — «толстомясая»). Женщина оказалась ничего — веселая. Отец ей сказал: «Вы уж на воз не садитесь, идите рядом, а то коням тяжело».— А она рассмеялась: «Да, меня не на лошадях, меня на тракторе только возить!» — «Это смотря какой трактор»,— сказал отец. В общем, пока они два рейса делали, пока то да се, да тары-бары — отец понял из разговора, что толстомясая вроде как учительница/ И когда она Стала отдавать ему законные две тридцатки — не взял. «Считайте,'— сказал отец,— что я вам так отвез, из уважения». Тогда эта женщина спросила отца, как его фамилия и не учится ли у него кто из детей в школе. Отец сказал, что учится сын — не то в третьем, не то в четвертом классе. Женщина опять рассмеялась: «Так все-таки в каком же?» — «В четвертом, вроде,— сказал отец.— А может, в третьем».— «Ну ладно, я сама проверю,— пообещала женщина.— А папаша вы, я гляжу, неважный».— «Так точно — неважнецкий»,— согласился отец... На том они и расстались. Уже на средине отцовского рассказа я догадался, что в сумке у меня лежит его калым. И «оч-чень» хорошим мальчиком я признан за те же два воза угля. Я даже не полез в склад — проверять, на месте ли катушка с кабелем. Конечно, она была там. Диверсанты, небось, тоже не дураки — они могли, если надо, выбрать и целую катушку. «Нажито махом — пролетит прахом»,— говорила моя мать... Учебниками я попользовался всего два дня. На третий день я открыл на уроке историю и углубился в рассматривание картинок. Учебник оказался необычным. Во всех других портреты врагов народа были густо замазаны чернилами, а в моем кто-то аккуратно заклеил их тонкой курительной бумагой. На одной из страничек бумага была чуть приотставшей с угла. Я осторожно потянул за этот уголок. Бумажка с легким потрескиванием отскочила — и я увидел строгого военного, с короткими ворошиловскими усиками и орденом на груди. Я не успел прочесть фамилии под портретом. Сбоку, сопя, ко мне придвинулся Эдька Яким. Сзади задышал в затылок Катыш. С передней парты, заинтересованный скрипом и сопением, повернулся Генка Колосков. Варвара Петровна внезапно ударила на нас сверху, упала как коршун в стайку цыплят. Учебник истории оказался в ее руках. Видимо, враг народа, таившийся под папиросной бумажкой, был очень страшный. Варвара Петровна онемела. У нее только стремительно расширились зрачки и затряслись губы. Она вдруг стала белой — белее мела. Потом — без перехода — красной — краснее чернил в ее пузырьке. -