Сибирские огни, 1975, №10

ГДЕ-ТО В ГОРОДЕ, НА ОКРАИНЕ 47 ЧУБЧИКИ И НУЛЕВКИ . В первый же день Марья Ивановна выстроила нас по росту и рассадила за партой в таком порядке, чтобы самые маленькие оказались.впереди, а самые большие — сзади. Потом она осмотрела наши ручки, перья и велела назавтра всем принести одинаковые. Марья Ивановна сама раздобыла где-то штук восемь желтых бумажных мешков из-под глинозема, разрезала их на большие листы и сказала: пусть мамы выкроят вам одинаковые тетради — вот такие, как у меня. Она также наказала нам выстрогать по десять палочек для счета, и никто не получил поблажки: дескать, ты, Петя, принеси все десять, а тебе, Ваня, можно явиться только с тремя. Словом, наконец-то мы сделались равными. После уличного произвола это просто был рай справедливости. Тем более, что учителей не волновало, сколько у кого из нас имеется старших братьев с железными кулаками. Когда сосед мой Ванька Ямщиков вывел из терпения своим озорством даже добрейшую Марью Ивановну, в класс заявился рассерженный завуч, отнял у Ваньки сумку, нахлобучил ему на глаза шапку и вышиб за дверь хорошим подзатыльником. Правда, в этот же день меня повстречал один из Ванькиных братьев— Колька. — Кончились уроки? — спросил он, глядя вниз и ковыряя ботинком чудовищных размеров вмерзший в снег камешек. — Ага. — А сумка Ванькина где? — В учительской, наверное,— простодушно ответил я. — А ты почему ее не украл, сука?! — вскинул на меня желтые кошачьи глаза Колька. Он сбил меня с ног и как следует напинал под бока своими могучими американскими ботинками. Понятно, я не подозревал тогда о существовании закона единства и борьбы противоположностей. Этот случай открыл мне глаза лишь на одну половину его: школа и улица находились в состоянии борьбы, на острие которой я случайно и оказался... Но заблуждался не только я. Заблуждалась и Марья Ивановна. Она, видать, не догадывалась, насаждая равноправие, что подлая война уже разделила нас. Разделила на мальчиков аульских, барачных и шлакоблочных. На тех, чьи отцы работали в орсах и трестах,— и на тех, чьи вернулись домой инвалидами или совсем не вернулись. На эвакуировавшихся в Сибирь с одними бабушками — и эвакуировавшихся с бабушкиными драгоценностями, зеркалами и шубами. Скоро Марья Ивановна, я думаю, догадалась. — Дети,— сказала она через несколько дней.— Кто знает какую- нибудь песенку? — Я знаю! — подняла руку Нинка Фомина, черноглазая бесстрашная девчонка. — Ну, спой нам, что ты знаешь. А мы все послушаем. Нинка вышла к доске, подбоченилась и запела: Двенадцать часов пробило, Чеснок идет домой, А качински ребята Кричат: «Чеснок, постой!..» Два парня подскочили И сбили его с ног, Два острые кинжала Вонзились в левый бок...