Сибирские огни, 1975, №10

31 Войны и междоусобицы Воевать я рано начал. Еще взрослые жили воспоминаниями о прежних схватках.^ Еще отец мой на гулянках, зажмуриваясь и мотая головой, самозабвенно выводил: Па-а-гиб на Мартовской заста-а-а-ве Чекист Павле-е-нко Михаил! А я уже сражался с «фашистами» и «самураями»... В качестве пограничной собаки, как сообщалось выше. Не надо смеяться. Если мне за что-нибудь и следует поставить хотя бы малюсенький памятник, то конечно же за мою службу пограничной собакой. Потому что ни одну работу в жизни я не исполнял потом с таким рвением и с такой отдачей, как эту. Войны мы вели всамделишные и многодневные. Заранее в разных концах улицы (это было еще на Болотной) возводились снежные крепости в три пацанячьих роста — с башнями, бойницами, тайными лазами. Крепости обливались водой и дозревали потом на морозе. По ночам, вооружившись лопатами, железными прутьями, стамесками, приползали вражеские диверсанты — ковырять стены недостроенных твердынь. Если охрана обнаруживала диверсантов, то первым на них бросался я — пограничная собака. Причем, по условиям игры, я не имел права подниматься с четверенек. Диверсантов хватали. Заломив руки за спины, вели в неусыпно функционировавший штаб, там допрашивали, а затем расстреливали под стеною крепости заледенелыми снежками. После такого расстрела многие диверсанты уходили домой, шмыгая разбитыми в кровь носами. Словом, на войне было как на войне. Настоящие строгость и дисциплина, настоящие герои и предатели, которых не приведи бог как валтузили свои и презирали чужие. Были даже морально разложившиеся элементы, терроризировавшие мирное население. У нас таким элементом числился Юрка Бреев, приемный сын дяди Паши. Юрка напихивал в карманы перегоревших электролампочек, в самый разгар сражения сворачивал к своему немилому дому и бомбардировал его настывшие стены. Лампочки лопались с ружейным звуком. На двор с кочережкой в руках выбегала разъяренная бабка Акулина, и под ее натиском рассыпались ряды атакующих. Кочережка подслеповатой бабки Акулины была неразборчива —- доставалось и правым, и виноватым. Юрку не отправляли в «трибунал» только потому, что он терроризировал свой, а не чей-нибудь дом. И еще потому, что конфликт его с бабкой Акулиной на улице уважали. По-настоящему мы отмечали и ©вой победы. Кешка Дорофеев выстраивал поцарапанное, задохнувшееся воинство в шеренгу, раскуривал папироску и, выкликая бойцов по одному, награждал генеральской затяжкой из своих рук. — Михрюта! — командовал он.—Два шага вперед1 — Кыня!.. — Филипон!.. — Репа!.. — Шарыча!.. — Козел!.. — После сопливого не буду,— дерзко говорил Козел. (Мы уважал»