Сибирские огни, 1975, №10

30 У ремеслушника были остановившиеся неживые глаза, штаны с него сползли, открыв синий живот и тошие ягодицы, из носа на подбородок текло красное. Он медленно покачивался. В этот момент в круг протиснулся подоспевший к шапошному разбору единственный мужичонка — маленький, щуплый, востроносый. Видать, он слышал где-то о том, как расправляются с ворами настоящие сильные мужчины: поднимают над землей и с маху сажают на копчик. И ему захотелось показать перед бабами свою силу. А ее не было. Мужичонка брал ремеслушника под коленки, поднатужившись, чуть-чуть отрывал от земли и ронял. Отрывал и ронял... Отрывал и ронял... На лице его дрожала гадостная виноватенькая улыбка: погодите, дескать, маленько, сейчас еше разок спробуем, может, получится... В другой раз били Кольку Хвостова с нашей улицы. Колька был уже не мальчишка, а скорее парень, но слабоумный малость: нигде не работал, не учился, пакостил соседям, и мать с отцом плакали от него слезами. Он стянул что-то из сеней у многодетной солдатки тети Поли и был схвачен. Его тоже поймали женщины. Они вели Кольку, растянув за руки, вдоль улицы, а навстречу, из-под горки, бежал от своего дома сосед тети Поли Алексей Гвоздырин, оказавшийся в этот день не на работе. Гвоз- дырин набежал на Кольку и стал хлестать его справа и слева своими черными кулачищами. Он так усердствовал, что даже сама обворованная тетя Поля закричала: — Алексей, будет!.. Алексей, не надо!.. Господи, да что же это! Видеть такое было страшно. Страшно до подсекания ног, до тошноты. Однако не воровство при этом казалось отвратительным. Наоборот, воры вызывали жалость и сочувствие. Но, господи! — до чего стыдно было нести обратно топорик, после того, как мать убедила нас в преступности содеянного! По улице мы идти вообще не решились: казалось, что из каждого полузамерзшего окошка на нас смотрят чьи-то глаза. Мы спустились вниз и, утопая в снегу, пошли целиной вдоль огородов. Рядом, между прочим, вилась тропка, но и она теперь была не для нас. Полчаса назад ст колодца, гордо помахивая находкой, шагали честные люди. Теперь крались назад воры. Мы горбились, втягивали головы в плечи, поминутно озирались, хотя вокруг не было ни души. Последнюю стометровку вовсе ползли, зарывшись в снег по самые ноздри. Подползти к яме мы так и не осмелились. Когда до нее осталось метров десять, кинули топорик швырком и, вскочив на ноги, во весь дух припустили от проклятого места... Вот итоги семейного окружения: Матери я обязан тем, что не пошел по тюрьмам. Это было главной ее заботой, о чинах и богатствах для нас она не мечтала, и до сих пор основным достоинством детей считает то, что они, по крайней мере, едят некраденый хлеб. Отец не следил за своим участком фронта. Траншеи его осыпались, заросли лебедой и полынью. Как ни странно, я теперь благодарен ему именно за это. Я так и не научился спихивать, сковыривать и давать побоку. Отец сам не носил в солдатской котомке маршальский жезл, и ему нечего оказалось переложить в мой ранец, В этом смысле моя ноша легка.