Сибирские огни, 1975, №10

ГДЕ-ТО В ГОРОДЕ. Н-А ОКРАИНЕ 17 * Я болтался на бороде у попа, как сосиска. Склоненное лицо батюшки багровело и покрывалось потом. Поднялась суета. Батюшка уже не усмехался. — Отцепляй пащенка! — хрипел он и ругался черным словом. Вмешался дед, всегда недолюбливавший «долгогривых», и дело закончилось большим скандалом. В результате батюшка ушел, не получив по таксе причитающийся ему десяток яиц и кусок свиного сала. А в моих отношениях с богом образовалась трещинка, которой суждено было в дальнейшем расти и расширяться. И, честное слово, не по моей вине. Если уж на то пошло, я относился к богу вполне дружелюбно. В то время, как вокруг говорили, что его нет, что он легенда, миф и опиум, я все же надеялся, что бог существует, только спрятался где-то. Но однажды он появится — и тогда мы утрясем с ним наш маленький конфликт. Я даже выучил наизусть «Отче наш», чтобы по-хорошему приветствовать бога. Эти надежды подогрел один из моих веселых дядек. Спасаясь от бесконечных «.почему» племянника, он сказал, что бог улетел в Америку. Однако, когда я выложил полученные сведения главной божьей заступнице бабке Акулине, рассчитывая утешить ее, бабка, погрозив мне черным кулаком, зловеще сказала: «Небось, прилетит!» Это казалось мне странным: по словам бабки, бог только о" том и мечтал, как бы надрать мне уши, расшибить меня громом или отправить в ад, где я должен буду лизать языком раскаленную сковородку. Сковородку мне лизать не приходилось, но добела раскаленный на морозе топор я лизнул однажды из любопытства — так что представление о подобном удовольствии имел. Бог не прилетел. Но все же через несколько лет нашел способ поквитаться со мной. В первый послевоенный, шибко голодный год ходили мы с матерью покупать корову — вместо сломавшей ногу и прирезанной на мясо нашей Белянки. Шли мы в деревню Безруковку, к знакомой бабке Крыли- хе, и мать дорогой учила меня: — Ты, сынка, как будешь за стол садиться, да из-за стола вставать — перекрестись. Бабка Крылиха набожная, черт ее знает, что ей в голову встрянет— возьмет да не продаст нам корову. В избе у Крылихи густо, до головокружения, пахло мясными щами. — Васькя! — сердито кричала она сыну, собирая на стол.— Ты, что ли, идол, мясо из котла повытаскал?! — Ну я, — лениво сознавался толстомордый Васька. — Дак я же хлебное оставил, что лаешься. Хлебным мясом Васька называл постные куски, расслаивающиеся на ниточки, которыми сам он пренебрегал. За щами, помню, поданы были блины — белые и ноздреватые. Пресытившийся Васька макал их в сметану, высоко поднимал над столом и наблюдал, как сметана, стекая, пятнает белыми кружками клеенку.— Тля, маманя! — радовался он.— Ровно заяц пробег! Крылиха, занятая разговором с матерью, отмахивалась. Мать косила на «заячьи тропы» глазом и деликатно молчала. Меня бы она за такое развлечение зашибла на месте. Даже и думать нечего. Я старательно крестился — и до еды, и после. Но Крылиха не продала нам корову. Причину мне на обратном пути открыла мать. — Ты как крестился-то, а? — сказала она.— Ведь ты слева — наг 2. Сибирские огни № 10.