Сибирские огни, 1975, №10

15 с непонятным упрямством опять забрасывал обе. Клевать начинало враз на той и другой, брат снова захлестывал лески, после чего ему хватало распутывать их уже до конца рыбалки. Отец же таскал одного полосатого горбача за другим, и обычно к тому времени, когда туман над рекой начинал розоветь, ведро бывало уже полным до краев. Словом, это была честная сибирская речка, битком набитая рыбой. Все соединяла в себе маленькая Бурла: песчаные отмели и красивые заводи, звонкие перекатики, островки величиной в ладошку, таинственные бездонные ямы, в которых жили заросшие мхом щуки. Отца моего, как рыбака, щедрая Бурла избаловала и развратила на всю жизнь. Помню, однажды я соблазнил его порыбачить на Теплом озере. Вода в это озеро натекла из ТЭЦ , и сначала отец долго не хотел верить, что в такой перекипяченой воде может водиться хоть какая-то рыба. Рыба, однако, в Теплом озере была — кто-то запустил туда сорожек; и они расплодились. Отец сам смастерил себе удочку. Это была грубая, но прочная снасть: большой окуневый крючок, волосяная леска, способная выдержать пятикилограммовый груз, поплавок из пробки — величиной с детский кулак... Выбрав на берегу местечко, отец размотал удочку, нацепил на крючок целиком здоровенного салазана, поплевал на него и— господи благослови! — бултыхнул свой снаряд в воду. Затем он свернул самокрутку и принялся ждать. Прошло минут двадцать — гигантский отцов поплавок лежал на воде недвижно, как бакен. У меня тоже не клевало. Я помараковал немножко, перестроил удочку на верховую рыбу, сменил наживку и начал изредка потаскивать красноперых сорожек. Отец вроде даже и не смотрел в мою сторону. Только закаменевшая скула его выражала презрение. Играть с рыбой в догоняшки, караулить мельчайшую поклевку, подсекать — было, видать, ниже его достоинства. Он ждал верную рыбу. Ту надежную рыбу своего детства, которая подойдет и, не раздумывая, цапнет мертвой хваткой. Но рыба не подходила. Отец крепился. Я продолжал таскать сорожек. Так прошло еще с полчаса. Вдруг отец вскочил, ругаясь во всех святителей и угодников, выдернул удочку, изломал удилище о колено и зашвырнул далеко в озеро. — Не было рыбалки — и это не рыбалка! — заявил он. Отец до самой смерти все мечтал съездить как-нибудь в родные места. Побродить с ружьишком по околкам, позоревать на Бурле. Мечтал он, по своему обыкновению, азартно и шумно. — А что, Миколай, а! — возбужденно говорил он.— Вот возьмем и подадимся!.. Я компенсацию брать не стану, ей бо не стану — уйду в отпуск, и зальемся мы с тобой! — (Отец ни разу в жизни не ходил в отпуск, а брал компенсацию — отдыхать он не умел, да и денег нам вечно не хватало).—Читал, что Григорий пишет?.. Рыбы в Бурле развелось — тьма! Сама, говорит, на берег скачет! Я поддакивал отцу, хотя смутно чувствовал, что ехать туда нам нельзя. Наверное, в глубине души понимал это и отец. Он так и не съездил в Утянку. Не поеду туда и я. Не поеду, потому что боюсь разрушить легенду. Боюсь вместо чистейшей уютной сказочной Бурлы найти пересыхающую замарашку, в которой местные механизаторы купают своих железных коней.