Сибирские огни, 1975, №10

158 В. ЗЕЛЕНСКИЙ сено жевать». Мир ласковой среднерусской природы, нетронутой, не причесанной на ев­ ропейский лад, мир, полный неразгаданных тайн.— он издревле питал поэзию народную, владел воображением многих поколений рус­ ских художников, писателей, композиторов. Этот мир породил Сергея Есенина. * Русь моя, деревянная РусЫ Я один твой певец и глашатай. Звериных стихов моих грусть Я кормил резедий и мятой. На этой родине, на Руси, жил он рядом с «братьями меньшими», которых любил и ко­ торых воспевал. Средь людей я дружбы не имею, Я иному понорился царству. Каждому здесь кобелю на шею Я готов отдать мой лучший галстук, — говорит поэт с гордостью, по-своему, по- есенински объясняя, отчего он в Москве про­ слыл «скандалистом». В этих стихах есть и бравада, и особенное деревенское высокоме­ рие, но они искренни и значительны по внутреннему движению мысли. Ведь поэт теперь живет вдали от той Руси. Отсюда, с городских улиц, она кажется еще прекрас­ нее и еще болинее думать о ее конце. Спит ковыль. Равнина дорогая, И свинцовой свежести полынь. Никакая родина другая Не вольет мне в грудь мою теплынь. Когда это написано? В 1925 году. Уже давно пропета «отходная» деревянной Ру­ си, уже созданы «СГансы», «Русь уходя­ щая» и «Русь Советская», «Письмо к де­ ду», другие стихи, говорившие об успешном освоении поэтом новых гражданских тем. Но нет, не мог он расстаться навсегда со «страной березового ситца», с юностью ве­ селой, не мог оторвать жаждущих губ от родника своей лирики, с его до конца еще не изведанной глубиной. Но вернемся к «анти'урбанистским» сти­ хам Есенина. Я последний поэт деревни. Скромен в песнях дощатый мост. За прощальной стою обедней Кадящих листвой берез. ...На тропу голубого поля Скоро выйдет железный гость. Злак овсяный, зарею пролитый. Соберет его черная горсть. Не живые, чужие ладони. Этим песням при вас не жить! Только будут колосья-кони О хозяине старом тужить. Этот мотив повторится в стихотворении «По-осеннему кычет сова...», где Есенин с покорной грустью поет отходную себе —* поэту: Скоро мне без листвы холодеть. Звоном звезд насыпая уши. Без меня будут юноши петь, Не меня будут старцы слушать. Новый с поля придет поэт, В новом лес огласится свисте. По-осеннему сыплет ветр, По-осеннему шепчут листья. Наконец, в заключительной главке «ма­ ленькой поэмы» «Сорокоуст»: «Черт бы "взял тебя, скверный гость! Нсшг песня с тобой не сживется». Итак, это отходная деревенской Руси как миру, который, согласно эстетическим воззрениям Есенина, всеми своими порами выделял слова и краски живого художест­ венного образа. «Мертвая почва холодных камней» города не будила в нем лирическо­ го чувствования, и он думал, никогда не разбудит. Но не могла быть органичной идеализация старого деревенского хозяй­ ственного уклада у поэта, который, как о том свидетельствует Ю. Прокушев, еще до революции со вниманием прочитал Глеба Успенского и откликнулся на его очерки восторженной з.аметкой: «...Когда я читаю Успенского, то вижу перед собой всю горькую правду жизни. Мне кажется, что никто еще так не понял своего народа, как Успенский. Идеализа­ ция народничества 60-х и 70-х годов мне представляется жалкой пародией на на­ род... Для них крестьянин— это ребенок, которым они тешатся, потому что к нему не привилось еще ничего дурного. Успен­ ский показал нам жизнь этого народа без всякой рисовки...» Сегодня, с высоты прожитого полувека, в корне изменившего всю жизнь страны, мы могли бы, пожалуй, упрекнуть поэта в чрез­ мерной драматизации тогдашней реаль­ ной действительности деревни. Ведь в на­ чале двадцатых годов страна была еще почти сплошь крестьянской. Впрочем, и в на­ ши дни еще можно найти какой-нибудь по­ койный уголок на Руси, где, живя среди природы, поэт мог бы слагать стихи о ми­ лых березовых чащах, а приезжая на' зиму в город, посылать оттуда приветы «воробьям, и воронам, и рыдающей в ночь сове». Но это был бы не Есенин. А. М. Горький, до конца жизни мечтавший написать о нем роман, замечал, что «драма Есенина — это драма... человека деревни, который на­ смерть разбился о город». Беззаветно, по- русски любя «все, что душу облекает в плоть», он испытал и ревность, бывал и мнителен, преувеличивал размеры опасно­ сти, грозившей миру живого, сказочного, поэтического со стороны «второй» приро­ ды», которую создавал индустриальный город. Любил он родину и землю. Как любит пьяница кабак, — на такую самохарактеристику мог отва­ житься лишь человек, не боящийся упрека в неискренности. Образным воплощением нежно и грустно любимой родины для него был в те ранние годы, естественно, русский мужик, «отчарь». Но и в понятие «мужик» он вкладывал нечто большее, чем «пред­ ставитель крестьянского сословия». Это русский великан, труженик, сзывающий к щедрому столу все народы земли. Свят и мирен.твой дар. Синь и песня в речах, И горит на плечах Необъемлемый шар!..