Сибирские огни, 1975, №10

...и ПРИШЕЛ « ж ел езны й гость » 157 «Мужиковствование» Есенина, объясни­ мое возрастом и влиянием среды, в которой он очутился по приезде в Питер, было в значительной мере искусственным, что отме­ чали многие современники, в первую оче­ редь Маяковский. Довольно скоро «вербный херувим» сменил косоворотку и лапти на модный костюм и штиблеты, а вслед за кро­ ткими стихами из «Раду-ницы» зазвучали иные, неслыханно дерзкие мотивы. В сти­ хотворении «Мой путь» Есенин са.м вспо­ мнит о сложных исканиях тех лет: Россия... Царщина... Тоска... И снисходительность дворянства. Ну что ж! Так принимай, Москва. Отчаянное хулиганство. Посмотрим — Кто кого возьмет. И вот в стихах моих Забила В салонный вылощенный сброд Мочой рязанская кобыла. Сами стихи его — лучшие свидетели того, что имелась существенная разница между тем Есениным, каким он был и хотел стать, и тем, каким его пыталась сделать тогдаш­ няя литературная мода. Различные группи­ ровки дрались между собой за есенинский талант, как за своеобразный фирменный знак качества. Где-то Есенин им и подыгры­ вал, где-то, живой человек, заблуждался, находил в себе мужество вырваться из «дружеских» объятий и тут же попадал в другие . Ох, как трудно было поэту из деревни прорываться к себе, великому, через тесные круги, очерченные его «доброжелателями». Поистине пророческими оказались стихи, на­ писанные юным Есениным еще в 1916 году: Небо сметаной обмазано. Месяц как сырный кусок. Только не с пищею связано Сердце, больной уголок. ...Жгуче желания множат Душу больную мою. Но и на гроб мне положат С квасом крутую кутью. Словом, у нас есть основания сомневаться в том, что так называемые «антиурбанист- ские» настроения Есенина являются продук­ том его «крестьянской ¡психологии», и только. Не все так просто. Сказать, что в «Сороко­ усте» Есенин «пропел лирическую отходную умирающей деревенской старине» (А. Дым- шид) — значит слишком облегчить и предмет «отпевания», и самый внутренний мир ве­ ликого национального поэта. Понятие де­ ревни у *Есенина так широко, что оно вме­ шает не один лишь хозяйственно-бытовой уклад или «устои». Да и что такое «деревенская старина»? Времена Евпатия Коловрата? Пугачева? Или это всего лишь бедная рязанская дерев­ ня 20-х годов нашего столетия? Этой-то ста­ рине. безусловно, угрожала скорая гибель, но трудно себе представить, чтобы поэт из народа, восторженно принявший Октябрь­ скую революцию, всерьез испугался того, что его землдки, пожалуй, оседлают ' трак­ тор, а в их избах загорится электричество. Всего через три года после «Сорокоуста» Есенин напишет: «Учусь постигнуть в каж­ дом миге Коммуной вздыбленную Русь», а в «¡Письме к деду» воздаст настоящую хва­ лу техническому прогрессу: Щ ...Тогда садись, старик. Садись без слез. Доверься ты Стальной кобыле. Ах. что за лошадь. Что за лошадь паровоз! Ее. наверное. В Германии купили. В стихотворении «Неуютная жидкая лун- ность» (1925) отношение поэта к будущему деревни выражено уж совсем ясно: Мне теперь по душе иное... И в чахоточном свете луны Через каменное и стальное Вижу мощь я родной стороны. Полевая Россия! Довольно Волочиться сохой по полям! Нищету твою видеть больно И березам и тополям. Неужели еще так недавно поэт на высо­ кой трагической ноте отпевал вот эти самые лачуги и «тележную песню колес» и что из- за них готов был зверем прыгнуть к «дья­ вольской вые» железного чудовища-города? Попытаемся, однако, разобраться, с чем же, в конце концов, столь мучительно рас­ ставался Есенин в своих «антиурбанист- ских» стихах. Что было дорого ему на Руси, которая, как ему казалось, вся безвозвратно уходит в прошлое? Тебе одной плету венок. Цветами сыплю стежку серую. О, Русь, покойный уголок. Тебя люблю, тебе и верую. Гляжу в простор твоих полей. Ты вся — далекая и близкая. Сродни мне посвист журавлей И не чужда тропинка склизкая. Цветет болотная купель. Куга зовет к вечерне длительной, И по кустам звенит капель Росы холодной и целительной. Живя одной жизнью со страной, поэт не мог не видеть наступления индустриальной эпохи в новой России, он понял ее неизбеж­ ность, понял скорее умом, чем сердцем. Сердцу не прикажешь, оно тоскует по утра­ ченному покою, по тому тихому уголку, где в полном слиянии с природой прошло твое детство— лучшая пора жизни... Сияй ты, день погожий, А я хочу грустить. За голенищем ножик Мне больше не носить. Под брюхом жеребенка В глухую ночь не спать И радостию звонкой Лесов не оглашать. Поэт «нежно болен» этими воспоминания­ ми. Он хотел бы вернуть невозвратное. Он готов «умереть для себя и для всех», чтобы только сохранить эту цельность, эту гармо­ нию жизни. Он то готов стать «цветком с луговой межи», то «стоять, как дерево, при дороге на одной ноге», то «мордой месяца