Сибирские огни, 1975, №10

112 Р О Г Н Е Д А В О Л К О Н С К А Я , Н И К О Л А Й П Р И Б Е Ж Е Н К О в таких условиях наши люди работают по-ударному; авторитет их колоссальный. Плотина получится под стать Хеопсовой пирамиде. Я там разыскал земляка-краснодарца... Иван Федорович Дробовников. Удивительно непоседливый человек. Строил Волго-Дон. Ему пятьдесят пять лет, а экскаватор в его руках — «как ложка у обжоры». Так его работу охарактеризовал один английский корреспондент. Полторы нормы в смену. Вот он... — Климов подал Борисову фотографию.— Мне сказал редактор, что ее напечатают в газете. Каково?! — Знатно. Вот это человек! — заметил Борисов. — В войну партизанил. Мы с ним были в одном отряде. Напористый человек, сильный, выносливый. — И много в этом степном крае были' партизан? — спросил Тарасюк. — На территории Краснодарского и Ставропольского краев действовало сто сорок два отряда и мелких групп. Лесов у нас мало. Плавни выручали. Помню, выкатят, бывало, немцы орудия и садят по плавням. И вот однажды, когда подходила наша армия, немцы открыли шквальный огонь по партизанам. А сзади нас — немецкий отступающий фронт. Топчемся мы на пятачке, а маневрировать нет возможности. И тут подбегает к командиру и ко мне этот Дробовников и вызывается уничтожить батарею. Риск огромный, надежды на успех почти нет, но — делать нечего — побьют нас немцы снарядами... Мы и согласились. Я возглавил ЭТу грунту, и мы переправились через Кубань... По-нашему вышло — всыпали мы им по задам. Климов помолчал. — И вот парадоксы жизни: представьте себе, что его брат, Емельян, был заядлым полицаем. — Климов пожал плечами,— Братья — а враги. С одного крыльца пошли в жизнь... разными дорогами. Для всех одно воспитание, все пользуются благами жизни, и нет вроде почвы для вражды, а вот... — Сейчас-то наш народ стал другим. После революции много оставалось «обиженных», и в войну все они всплыли. Но такие экстремальные условия, как война, неибежно вызывают к жизни и отдельные случаи растерянности, паники среди пусть честных, но малодушных людей. А малодушие — это уже измена.— Борисов закурил и подошел к книжному шкафу.— Вот я вижу у тебя книги о войне. Правдиво ли в них показана война? Правдиво. Книги волнуют... Грандиозность подвига потрясает... Результат — наша победа. Но можно ли средствами искусства в должной мере передать подрастающему поколению представления, полностью соответствующие атмосфере военной поры? Как передать смертельную усталость души и тела, апатию и подчас равнодушие к своей судьбе: «Только бы все это хоть как-то да кончилось!» А красота и величие заключаются не столько в отсутствии подобных чувств, а именно в преодолении этих вполне естественных человеческих слабостей силами собственной воли, во имя долга, ответственности за судьбу Родины. — Есть резон в ваших рассуждениях, Глеб Андреевич,— сказал Климов.— В предвоенные годы мы имели весьма скудные представления о капиталистическом мире, и поэтому нам трудно было сравнивать свои экономические достижения и возможность противостоять потенциальному агрессору. Многим казалось, что если полуголодная, босая молодая Красная Армия наголову разбила многочисленных интервентов, то теперь, когда у нас создана индустрия, проведена коллективизация,— любого врага мы будем бить только на его же территории. Такие тогда были представления. Ну, хватит об этом. Вернемся, однако, с вашего позволения, к пирамидам,— Климов встал: — Сейчас я покажу вам небольшой, минут на пять, фильм. Предупреждаю: фильм бессюжетный зато сам снимал.