Сибирские огни, 1975, №9

ЧИТАТЕЛЬСКИЕ ПИСЬМА 163 На «Трудную книгу», во многом опираю­ щуюся на переписку с читателями, чутко откликнулся Н. Атаров: «...задумав такую книгу, бросай в ее топку тысячи писем «ту­ да» и «оттуда», соедини в ней все голоса и шепоты своей писательской исповедальни... К черту все соблазны красивой художест­ венности, в конце концов, ты не гений ис­ кусства, скорее, ты Ферсман или Фламма- рион социальной жизни. Единственный ори­ ентир — гражданственность!.. Копить в читателях запасы веры в успех правды, как бы ни была трудна и утомительна борьба за нее, запасы веры в собственную честную линию жизни». Письма-иоповеди пишут, как правило, эмоциональные читатели. О них много пи­ сала Л. И. Беляева, специализирующаяся на типологии читательского восприятия. Психолог различает два уровня эмоциональ­ ного чтения художественных произведений. Один присущ людям сравнительно малой культуры, с малыми навыками чтения, од­ нако же, это читатели, способные уловить сюжетные ходы, характеристики героев. Та­ кой читатель ставит всегда знак тождества между «положительным» героем и авто­ ром, он не умеет прочесть подтекст, понять сложные взаимоотношения автора с героя­ ми. Напротив, события, описанные в расска­ зе, ярко воспринимаются именно потому, что по их поводу припоминаются факты из личного опыта. Например, читательница по­ вести Ч. Айтматова «Тополек мой в красной косынке», говорит: «Точь-в-точь моя жизнь. Обревелась вся. Ильяса сбила с пути диспет- черша. Он начал пить, а где пьянка, там и гулянка. О.х, не могу рассказывать... (пла­ чет). Тоже доярка нашлась, подкатилась, сказала «люблю» (читательница переходит прямо на свою жизнь, рассказывает о своем муже; с судьбой литературных героев Илья­ са и Асели дальнейшие ее реакции не имеют прямой связи). Много выше уровень восприятия другого типа читателей. Он легко переносится в ат­ мосферу повествования, его реакции зави­ сят не от совпадения событий, описываемых романистами, с фактами личной жизни. Ши­ ре — он высоко ценит и переживает все, что признает за реальность в художествен­ ном произведении. Один такой читатель го­ ворит Беляевой: «Я всегда .переживаю все, что рассказано в книге, г д е в с е похож е на ж изнь, и даже потею, когда читаю». Это прелестно'е в своей искренности и простоте признание объясняет особый .тип душевных связей, возникающих у эмоционального чи­ тателя.с писателем. Книга задела какую-то струну в читателе, писатель заслужил его личное доверие, именно, перед ним он испо­ ведуется. «Хорошо уже, что существует та­ кой человек — писатель», так подумала, приступая к своим «Запискам уборщицы» шведка Майя Экелеф. Правда, рассказ о се­ бе не лишен субъективной окраски, коррес­ пондент не пренебрегает «игрой», расска­ зывая о личных событиях. Как любой ме­ муарист, он в какой-то степени «строит» характеры — свой и • других действующих лиц. И все -же в каждом письме-исповеди рассказана еще одна неповторимая, пусть несколько преображенная, человеческая ис­ тория. Через писателя, который ее прочтет, ока — потенциально вовлекается в литера­ турный оборот. Б. Полевой и Г. Медынский отдают пред­ почтение «исповедным» письмам перед «оце­ ночными», перед «письмами-рецензиями». Однако именно последние оперативно отра­ жают связь читателя с литературой. Недо­ оценивать их не стоит. Вот, скажем, на «Василия Теркина», как только поэма стала печататься во фронто­ вой газете, Александр Твардовский стал получать множество откликов. По собствен­ ным его словам, ему помогало теплое, уча­ стливое отношение читателя, его ожидание, иногда подсказка. В 1943 году автор заду­ мал закончить поэму возвращением Терки­ на в строй (после ранения). Но читатели просили, чтобы их любимый герой продол­ жал сражаться. И «Теркин» не ушел со столбцов газеты. Можно догадываться, что именно такие непрерывные и живые связи, вызывавшие даже стихотворные подража­ ния (много позже они были опубликованы в «Литературном наследстве»), безмерно усилили ответственность поэта. Василий Теркин, напоминавший поначалу балагура, удачливого, смекалистого солдата, в кото­ ром многое подтверждает его родословную, восходившую к лубку, превращался (в книжных изданиях, над которыми автор продолжал .работу и после присуждения Го­ сударственной премии за «Книгу о бойце», 1946 г.) в народного героя лирической и эпи­ ческой .поэмы, написанной мастером, нашим современником. А. Аграновский, если, судить по почте, ко­ торую вызывают его работы, наверно, один из самых популярных очеркистов в СССР. Великолепный очерк о предотвращенном крушении пассажирского поезда «Столкно­ вение», в котором автор, следуя своему сим волу веры, не ограничился панегириком погибшему при исполнении долга машини­ сту, а произвел р а с с л е д о в а н и е п о д в и га , при­ нес автору многие сотни писем, был перепе­ чатан периферийными газетами и многоти­ ражками и, мало того, обсужден десятками тысяч железнодорожников на производст­ венных совещаниях (на 1050 собраниях Ташкентской, на 130 — Прибалтийской, на 2000 —Казанской железных дорог). Очерки о Казанском университете, в стенах которо­ го существовало предубеждение против мо­ лодых ученых и нескромных студентов, ко­ торые «много на себя берут» (г. е. попросту против талантов), вызвали отклики многих крупнейших ученых' страны и завершились дискуссией на особой представительной кон­ ференции в Дубне. А. Аграновский убеждает нас, что массо­ вый читатель откликается не на художест­ венное произведение, а на проблему, подня­ тую его автором. Но ведь он и сам призна­ ет: «Если вещь написана плохо и скучно, ее не заметят, это са м о со б о й разум еет ся». Еще несколько писем, адресованных пи- сателям-очеркистам: «...Я очень люблю очерк,— пишет инженер П*