Сибирские огни, 1975, №9

119 рога моя состоит из пяти верст. Едет навстречу оДин мало-мальский знатненький госпо­ дин на легком тарантасе, облокотился на красные подушки, лицом на мою сторону. Я, не поравнявшись с ним пять шагов, снял шапку и ему поклонился. И что же? Он на мой поклон ни рукою, ни головою никакого признака в ответ не сделал, а только с каким-то омерзением с подлоба взглянул на меня. И этот варварский его поступок против меня, как острый нож, прошел сквозь сердце мое и убил печалью нетерпимою мою душу. И тут я поговорил кой-что заочно с ним, а от него перешел и ко всем ему подобным шарлатанам, прежде я чувствовал усталость в ногах, а теперь про нее забыл, иду и ног под собой не слышу. Вот это был перрый толчок, принудивший ме­ ня принять на себя труд этот». «...Начиная от Рюрика, первого князя российского, роды и роды наши без всякого набора войска добровольно выходили на очевидную смерть против врагов, где кровь человеческая реками лилась. Попавшимся в плен гвозди под ногти забивали, на горячие сковороды ставили. А за что они —это предки наши — страдали? За землю! Чтобы было на чем будущим их родам жить... 250 годов горше лютой смерти страдали в крепостном рабстве. За что? За землю! В казну подать несли — за что? За землю! Безропотно выполняют все налоги — 'За что? За землю! Дают для за­ щиты своего отечества солдат —за что? За землю! Помни, правительство, и никогда не забывай, что я хотя и не пророк, а мое ска­ зание мимо не пройдет. Ты хочешь это мое послание к тебе уничтожить, — нет! Оно те­ бя скорее уничтожит, из книги живых изгладит и в книгу смертных запишет. Не помо­ жет тебе твоя знатность, не спасут тебя твое красноречие и хитрость, не защитит тебя и золото, которое на тебе навешано!.. Много разов я уславливался сам с собой, чтобы избегать дерзостей, а говорить бы дружелюбно, а когда дойдет очередь до столько великой обиды честных людей, как вы­ ше сказано, тогда я забываю про все свои условия и про все опасности, которые должны меня за это постигнуть...» Ох, русский человек! А вот как Лев Николаевич Толстой отзывался о сочинении иудинского крестьянина: «Странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все сочинения, описываемые в историях русской лите­ ратуры, и произведет больше влияния на людей, чем все взятые вместе». Крупный писатель Николай Николаевич Златовратский, впоследствии почетный академик по разряду изящной словесности, достал фотографию Бондарева, заказал по ней большой портрет и портрет этот у себя в московской квартире постоянно держал над рабочим столом. Заезжали к Бондареву ссыльный революционер Иван Петрович Белоконский и ар­ хеолог, производящий в Койбальской степи раскопки курганов, Горощенко. Белоконский говорил, что,-уезжая, они от души пожалели эту выдающуюся лич­ ность, волею судеб поставленную в такие условия, что не может быть он тем, чем бы мог, а сколько сил таких гибнет под бременем нужды, тьмы, печали! С учением о труде и тунеядстве и с творчеством Бондарева Лев Николаевич Тол­ стой впервые познакомился, прочитав статью Глеба Успенского «Трудами рук своих», потом находящийся в минусинской ссылке московский врач Василий Степанович Лебе­ дев послал Толстому рукопись сочинения иудинского крестьянина. Прочитал Толстой и сел писать Лебедеву: «...Это событие в жизни не только русского народа, но и всего человечества. Вчера я прочитал эту рукопись в своем семейном кругу, и все встали после чтения молча и пристыженные разошлись. Все это как будто знакомо, но никогда не было так просто и ясно выражено, без того лишнего, что невольно входит в наши интеллигентные рассуждения...». „ , Больше десяти лет переписывались Толстой и Бондарев, с глубочайшей симиатиеи и привязанностью друг к другу. При содействии Толстого «Торжество земледельца, или трудолюбие и тунеядство...» вышло в Париже в переводе братьев Пажес отдельной книгой под названием «Труд» и