Сибирские огни, 1975, №8

костерки, угнездившись вокруг которых мы и спали в сидячем положе­ нии. По шесть человек в шалаше. Конечно, это не был сон в обычном понимании: каждый из нас сто­ рожко дремал, протянув руки к огню. Через руки шло тепло, растекалось по телу. Беда лишь, что когда дрема начинала переходить в сон, руки сами собой опускались в огонь, можно было получить ожог. Чтобы этого не случалось, в каждом шалаше выделялся дежурный. Пятеро спали, а шестой дежурил: поддерживал костер и следил за руками. Нет, он, само собой, не отодвигал их от огня —просто ударял по ним легонько поленом, когда они опускались ниже безопасного уровня. Через руки шло тепло — а может, это просто казалось нам? — только до спины явно не доходило. Время от времени приходилось вска­ кивать, разминаться, подсаживаться к огню спиной. Вот когда мы с особенным сожалением вспоминали про наши полу­ шубки! Еще хорошо, зима в Карелии в том году выдалась сравнительно мягкая, оставляла надежду, что удастся перебедовать и в телогрейках. Правда, у ватных телогреек, как и у ватных штанов, есть одно ко­ варное свойство, с которым в той или иной мере довелось познакомиться буквально каждому из нас и с которым трудно было бороться в нашем положении. Оказалось, такая одежда боится близости костра: искры от него, падая на вату, не гаснут, вата начинает тлеть. Тихо и незаметно. Если вовремя не спохватишься, может выгореть такой кусок, что и не заштопать. И на ночных дежурных лежала, помимо остального, еще и обязанность следить, чтобы костер нанес как можно меньше ущерба нашей спецуре. И опять тут «героем дня» стал наш Матрена: ходил, как пегая ло­ шадь, весь в подпалинах. И на груди, и на коленях, и на спине, и ниже. И винить, главное, было некого, обгорел во время собственного дежурства. Жизнь в шалашах, естественно, не располагала к соблюдению всех правил личной гигиены. Тем не менее солдаты умудрялись не только ежедневно «сполоснуть» лицо, растопив в котелках снег, но и побриться. Больше того, мы однажды устроили аврал и перестирали успевшие за­ грязниться маскировочные костюмы, продолбив лед на соседнем озере. То есть, я о чем хочу сказать: мы не превратились в таежных от­ шельников, в кротов, армия оставалась армией. Чистой, подтянутой. Порою даже молодцеватой. Матрена на этом общем фоне выглядел белой вороной. Точнее, гряз­ ным вороном. Довольно высокий, худощавый, с неустоявшейся походкой подростка, он болтался среди солдат в своей полуобгоревшей телогрейке этаким расхристанным бедолагой. Широкое лицо с вечно мокрым носом в саже, в угрях, на верхней губе и подбородке — не усики и не бородка, а какие-то свалявшиеся клочья пуха, которые Костя Сизых советовал ему если не сбрить, то хотя бы опалить; уши у шапки постоянно опу­ щены, грязные подвязки свисают на грудь; подворотничок на гимнастер­ ке не менялся, надо думать, с самого Ярославля... Все мои попытки воздействовать на него разбивались о покорное безразличие. Я ему выговариваю, а он стоит, опустив руки, опустив пле­ чи, опустив голову, опустив глаза, стоит и, вяло ворочая языком, тупо «отбрехивается». — Почему не умываетесь, Егорушкин? — Так мыло же в вещмешке осталось, а вещмешок.:. — Почему не меняете подворотничок? — Так нитки же с иголкой в вещмешке остались, а вещмешок... — Почему не побреетесь? — Так бритва же в вещмешке осталась, а вещмешок... — Разве нельзя мыло, иголку, бритву одолжить у товарищей?