Сибирские огни, 1975, №8

—. Отбрось гнилую привычку! — Гай комок нервов, он только внешне спокоен, убитая дичь его раззадорит. Он же стойки будет срывать! Пойми! — Не будет! — возражал Алексин сердито, топчась по комнате. — Я миллион раз повторил команду «лежать» и «ко мне», эти команды вогнаны мной в последнюю его клеточку. Если ты ему отре­ жешь хвост и тот погонится за кошкой, стоит крикнуть «лежать», и хвост ляжет. Скажешь: «ко мне», и хвост вернется. — Хвост, а не собака... Она же с темпераментом, дай бог мне ле­ том справиться. Охотники спорили, Гай дремал на коврике, в лесу дробил дятел, глухарь пробовал токовать и уже чертил крыльями снег. К нему кра­ лась Стрелка, ловчила из-за деревьев —мечтой было схватить эту злю­ щую грозную птицу. Но —она боялась ее. Весна Хорошо быть собакой в весеннем городе, бегать по улицам, шлепая лапами в снежных лужах, нюхать вытаявшие из снега рукавицы и слу­ шать ночной хор котов; грызть низко повисшие сосульки. Хорошо быть весенней шалой собакой, нестись во все лопатки и лаять на прохожих не потому, что ты зол, а потому, что рад... Вкусно лакать из первых луж! Хорошо влюбиться в болонку, вы­ пускаемую гулять в подстеженной шубке, оставляющей на воздухе лишь тонкие ее лапы и дрожащую пружинку хвостика. Можно ждать, когда вынесут ее, кинуться навстречу, вывеся язык и пыхтя от изобилия весенних чувств. Пестрый, выросший в огромного, но смешного пса, бегал по весеннему городу и влюблялся. Сначала он влюбился в болонку, которую хозяин выносил гулять в кармане пальто —чтобы не пачкала лап. Она глядела на всех из этого удивительно глубокого кармана, дышала свежим воздухом и лаяла. — Ты лучше дыши. Миля, дыши,—твердил ей хозяин. Она лаяла, даже на Пестрого. А тот брел за хозяином удивительной собачки и принюхивался к его карману. Хозяин кармана не гнал его прочь. Он смеялся и говорил: — Что, брат, любовь не картошка... Ах ты грузовик. — Р-р-тяв-тяв,—кричала болонка. По-видимому, хозяин болонки сочувствовал Пестрому, так как брал с собою в другой карман хлеб, колбасу или большую кость, завернутую в газету. И угощал его. Пестрый брал угощенье и так ходил за собач­ кой—с костью во рту и нежностью в глазах. — Адью;—говорил ему болонкин хозяин, возвращаясь в подъезд, пропахший кошками, и оставляя Пестрого за дверью. — Силь виль, как говорят французы! —кричал он ему, высунувшись с балкона через полтора или два часа.—То есть жизнь есть жизнь. — На, держи! —и бросал ему сахар или конфету. Но собачка не покидала кармана, и легкомысленный Пестрый влю­ бился в бульдожку, толстенькую, французскую. Он нравился ей, но их разлучили. Удивительно, но это не разбило сердце Пестрого: он немед­ ленно проникся горячей симпатией к овчарке, скучавшей на балконе третьего этажа, в том же доме, где по нему тосковала бульдожка цвета модных ботинок. Овчарка глядела на Пестрого сверху. Он казался ей красивой так­ сой. Он же созерцал ее снизу. Приходил часть. Хозяева заметили и на­ звали его Клеопатриным поклонником (овчарку звали Клеопатра).