Сибирские огни, 1975, №8

ниях, о которых речь шла выше, поэт, вы­ плескивая собственные впечатления, гово­ рит и от имени тех, кто совершил то, что не удалось ему: повидали многие страны, «по дорогам солдатским пыля». От имени тех, кому «и за дальними далями снилась наша родная земля». В данном случае образ ав­ тора, воспевающего «небеса с колдовскими закатами, и тайги вековечный покой, и Амур с берегами покатыми, и вечерний ту­ ман лад рекой»,— и образ лирического ге­ роя сливаются, взаимно обогащая друг Дру­ га. Но интересно, что в концовке он откры­ то переходит в личном местоимении от мно­ жественного числа («видали мы», «нам сни­ лась», «любая березка знакома нам») — к единственному: «Я бы ветры вдохнул твои с жаждою, я бы выпил .ручьи до глотка, я тропинку бы выходил каждую,,—да моя сторона велика. Как посмотришь — не хва­ тит и месяца обойти и объехать ее. Только в песне да в сказке уместится При­ амурье мое». Такие стихи Комарова и других поэтов, написанные в годы войны, но, казалось бы, на нее не откликающиеся, тоже стояли в бо­ евом строю. Тоже были оружием. Тоже — сражались. Через эту динамично выражен­ ную ласковую и неистовую любовь к род­ ному краю, восславление его красоты, его щемящей близости русскому сердцу, такие стихи эмоционально вооружали и фронто­ виков, и героев тыла, как бы раскаляли их ненависть к захватчикам, активизировали любовь к Родине. Более того, гимны Петра Комарова нашему издревле русскому При­ амурью не только выдержали испытание временем, но и приобрели сегодня новую обостренную актуальность! Естественно входит в творчество Кома­ рова военных лет и тема исторического про­ шлого Дальнего Востока, тема связи и пре­ емственности. Впрочем, опять-таки чаще всего связанная с любимой темой природы. В «Сибирской легенде» поэт поведал нам о том, как когда-то из самого сердца муже­ ственного сподвижника Ерофея Хабарова пророс цветок сараны, который и среди яс­ ного дня горит «то — как жаркая вспышка огня. То -—как чья-то косынка в лесу». И цветок этот придает силы защитникам Родины —сибирякам: достаточно хоть раз прикоснуться к цветку. И под Москвой, и у Волги, и на Дону советский воин-сибиряк вспоминает дивный цветок, проросший из казацкого сердца... В стихотворении «На краю России», дав­ шем название целому разделу многих сбор­ ников, поэт снова говорит о Ерофее Хабаро­ ве, вспоминает Беринга, безымянных земле­ проходцев... В Гом же году напечатано стихотворение «В заливе Счастья» — один из образцов ти­ пичного дЛя Комарова пронзительно-лири­ ческого «соприкосновения» с историческим прошлым любимого края. Сердцевину этой вещи составляют размышления о Невель­ ском, которому позже посвятит большой роман' один из друзей поэта прозаик Н. Задорнов. Интересно, что в 1944-45 годах, наряду с неустанной работой над стихами о военной современности, о дивной родпий природе — тайге, горах, амурском береге, наряду с са­ тирическими подписями и частушками, сти­ хотворными и прозаическими книжками для детей, очерками и статьями,— он трудился еще над историческим романом в стихах «Владимир Атласов», единственным своим крупномасштабным по замыслу произведе­ нием. Замысел этого произведения долгое время держал Комарова «в плену», но, как это нередко случалось со многими писателя­ ми, художниками, композиторами, осущест­ вить его полностью поэту не удалось. Он лишь приступил к началу .разворота глав­ ных событий. Перед нами неполных пять главок. Действие происходит в Якутске. Ос­ воение Камчатки и вся дальнейшая судьба Атласова (которым пристально интересо­ вался еще Пушкин, назвавший его «камчат­ ским Ермаком») — все это осталось ненапи­ санным. Не вся стихотворная ткань крепка (несомненно, Комаров, как делал это обыч­ но, не раз возвращался бы к ее дошлифов- ке), но хороший разгон, сильный импульс движению стиха дают уже самые первые строки: Не спит Якутск — острог на Лене. А ночь пришла уже давно. Луны холодное каленье В слепой воде отражено. Впечатляющая живописность строфы окрашена мрачноватым колоритом, сразу вызывающим у читателя нужные автору представления, запоминается свежая и впе­ сте с тем очень непринужденная рифма: «На Лене — каленье», а само словосочета­ ние «холодное каленье» интенсивно вырази­ тельно в своей парадоксальности и неожи­ данной точности. И хотя нельзя делать окончательно выводы о том, как удалась бы автору эта большая сюжетная вещь в це­ лом (было ли бы художественно оправдан­ ным ответственное жанровое определение «роман»), я совершенно убежден: есть впол­ не достаточные основания жалеть, что она осталась не только не завершенной, но, ве­ роятно, не доведена и до середины. Когда я перечитываю стихи, созданные Комаровым во второй половине 1945 года, составившие «Маньчжурскую тетрадь», мне упорно вспоминается восьмистрочие 1943 года: Слышу голос — нету отголоска, Степь да степь. И только вдалеке Гор маньчжурских тянется полоска. Как туман, спускается к реке. Здесь покоем веяло когда-то И сейчас не слышится пальбы. Но идут, как старые солдаты, На восток дорожные столбы. Многозначительно здесь это «но» — во­ преки тому, что «не слышится пальбы». А о чем размышлял поэт в 1944 году на вер­ шине Волочаевской сопки? Только ли о про­ шедших давних «волочаевских днях»? «Как будто спят ночные дали, как будто здесь ничьи глаза десятилетья не видали, как в мире буйствует гроза. Но отраженьем гроз Вчерашних лучи закатные легли на волоча- евские башни, на пашни мирные вдали».