Сибирские огни, 1975, №8

...Пройдет несколько лет — и о Петре Ко марове появятся крайне разноречивые, по рой — взаимоисключающие отзывы, в том числе и такие, в которых самые его воз можности стать настоящим поэтом подвер гнуты сомнению. Авторы других отзывов, признавая его весьма одаренным, будут де лить его творчество на два резко несхожих и «непроницаемых» этапа: на первом эта пе — он т о л ь к о «оторванный от реальной жизни, пассивный созерцатель заповедной тайга», на втором — только «певец индуст риального преобразования края, навсегда отказавшийся от абстрактного любования природой». Напротив, авторы третьих будут и в конце жизни поэта, в последних его произведениях находить лишь «пассивную созерцательность красоты природы, пейза жа», приводящую к «идейной обедненно- сти» стихов. Вместе с тем в некоторых ре цензиях, появившихся при жизни Комаро ва, он назван «дальневосточным разведчи ком поэзии», «Арсеньевым поэзии», говори лось, что ему совершенно чужда созерца тельность. Во вступительных статьях к не которым посмертным сборникам говорится, что- он —- первооткрыватель поэтического ос воения. Дальнего Востока-. Но правда, по-моему, заключается в том, что. «взаимно непроницаемых» этапов в раз витии творчества Комарова не было, что в самом главном он всегда оставался верен себе, своему видению мира, своему способу воплощения действительности. Рос он как художник слова не на «голом месте». До него и рядом с ним работали другие поэты (масштабы творческих возможностей кото рых были, конечно, неодинаковы), вносив шие свою лепту в поэтическое освоение края. Напомню, что до Комарова «Арсень евым поэзии» называли интересного поэта Вячеслава Афанасьева. Естественно обра щение дальневосточников к общему жиз ненному материалу, неизбежны какие-то совпадения. Первооткры 1 вательство Петра Комарова — в том, что ему, как очень круп ной человеческой и поэтической индивиду альности, удалось полнее, ярче, своеобыч нее выразить образно то, что он видел, что его горячо интересовало и волновало. Вот это и «рыцарская» верность своему матери алу помогли ему позже заслужить славу «певца Дальнего Востока». ... Но тогда до этого было еще далеко. Тогда, в конце тридцатых годов, молодой стихотворец писал, беседовал, спорил с то варищами о мастерстве, о замыслах и их воплощении, о новинках- поэзии. Впрочем, беседы велись тогда не только об этом. Все более частой и острой темой разговоров становилась международная об становка. Ведь в одном из стихотворений, написанном задолго до этого, есть такие строки: Зловещие коршуны рвут облака. Их кружит, их вихрь несет До самых крутых высот. В генштабах составлены планы блокад. Как в тысяча девятьсот... Но разве тут обязателен год? Мы можем оценить гражданственный па фос этой —почти «пророческой» строфы. Все это стихотворение («Моря под конво ем у крейсеров») проникнуто тревогой, и болью, и ненавистью к «рейсхверам пяти шестых», которые «вешают мир на штык»,— вот что вызывало негодование молодого поэта. Многие поэты в тридцатые годы тревож но писали об этом. Эту тревогу испытывал, например, один из зачинателей советской поэзии Николай Тихонов —не случайно ро дилась у него, тогда потрясающая метафо ра: «Противогаз! Твоей резиной липкой об тянута Европы голова!» Эту тревогу испытывал и быстро разви вавшийся в ту пору талант Константина Симонова. Но и некоторые совсем молодые тогда поэты, как Гудзенко или Майоров, тоже не сомневались, что предстоит жесто кая схватка, что неизбежны жертвы. На пример, Н. Майоров писал: Я не знаю, у какой заставы Вдруг умолкну в завтрашнем бою... Говоря о довоенном творчестве Петра Комарова, нельзя, конечно, не заметить эле ментов подражательности в некоторых про изведениях. В частности, бросается в глаза частое использование в ряде стихотворений 1932-35 годов одной и той же ритмико-инто национной схемы: «Мы вместе шагали по куньей тропе, всех песен походных еще не пропев...» («Тайга»); «На юг и на запад раскинулась степь, просторы степные не ждали гостей» («Керим Усманов»); «...Иль где-нибудь, злобы своей не сдержав, блуждают шпионы соседних держав». («У границы»). То же самое иногда давалось и в ином графическом варианте, с такой разбивкой строки («В степи»): Полуденный ветер С обеих сторон. Качается в седлах Лихой эскадрон. Но даже и без этого «раздваивания» за рифмованных строк, при любом их написа нии, любая из приведенных цитат может служить ярким подтверждением того, сколь мощным «магнитным полем» обладала, бы стро ставшая знаменитой, «Гренада». Ощу тив однажды это «притяжение», Петр Ко маров долго находился в сфере его воздей ствия. И хотя само по себе использование четырехстопного амфибрахия с «мужской рифмой» (ударное созвучие только в кон це строки) вовсе не является открытием Михаила Светлова,— оно издавна известно русской поэзии (вспомним, например, лер монтовские «Три пальмы»),— вся ритмика «Гренады» насыщена совершенно индиви дуальной интонацией и сразу узнаваемыми особенностями. Вот почему, читая у Кома рова. «Мы крались по следу меркуловских банд, в распадки, где ходит матерый ка бан» (да и любую из приведенных цитат), слышишь «за кадром» врезавшееся навечно в память: «Мы ехали шагом,, мы мчались в боях и яблочко-песню держали в зубах». Но мир дальневосточном природы, восхи щавший Комарова с детства, художествен ное познание этого мира, взаимоотношения