Сибирские огни, 1975, №8

Налрвмер, академик Штелин отправлен был для постановки на .сцене опер со световы­ ми и прочими эффектами, а также для «сочинения фейерверков». При Анне Ивановне же профессору математики и экспериментальной физики Крафту вменялось в обязанность составлять гороскопы. Тот же профессор Крафт дол­ жен был предсказывать погоду. В случае затяжного ненастья царица приказывала сообщать ей, когда~же наступит хорошая погода, удобная для ее прогулок. Все это требовалось для «подкрепления императорской благосклонности» к академии. Известно и то, какая борьба шла у академиков с академической канцелярией и правителями академии, старающимися зажать академиков в узкие бюрократические рамки, можно сказать, стерилизовать в ней дух свободомыслия и протеста. В связи с этим Пекарский пишет: «Несмотря на краткое существование академии, празители ее из личных расчетов, старались водворять там канцелярские взгляды на науку и ее представителей, тогда как ученое общество и по цели и по назначению своему должав быть освобождаемо от оков бюрократизма именно потому, что последний, требуя безмолвного подчинения и располагая бумагомаранием, охотно благоприятствует без­ дарности и посредственности и смотрит враждебно на дарования и заслуги, как на ка­ чества, дающие право стоять выше притязаний самовластия и произвола». Как не вспомнить тут слова Петра по поводу посещения им Парижской академии, где он так решительно и ясно высказался за приоритет знаний и таланта перед родо­ витостью, перед титулами аристократов. Наиболее последовательно, смело выступал против реакционных тенденций, власти бюрократов в академии, против произвола канцелярии Ломоносов. Смелым вызовом идеологам крепостничества, церковникам и защитникам всего старого допетровского уклада явился его «Гимн бороде». Памфлет Ломоносова вызвал злобный гнев Синода, велено было «пашквиль сей сйгечь под виселицей рукой палача». Разъяренные клери­ калы готовы были сжечь вместе с памфлетом и неизвестного им автора «Гимна». О том, что автором был Ломоносов, догадывались, но доказать это и взять его не посмели. В замечательном проекте «Регламента университетского», этом манифесте универ­ ситетской вольности, Ломоносов подробно говорит о привилегиях для студентов и про­ фессоров. Добивается, чтобы сняты были «полицейские тяготы», унижающие университет. И, что еще важнее, предлагает, чтобы университет «имел власть производить в гра­ дусы», т. е. давать ученые степени, звания и «пристойные ранги», даже вплоть до выдачи дворянских дипломов. Притом на государственном уровне, или, говоря языком того времени, на уровне царского повеления, от «высочайшего имени». Но ему мало и этой, чисто гражданской свободы, мало независимости универси­ тетской общины от полицейского контроля. В том же «Регламенте» речь идет и о сво­ боде духовной, интеллектуальной. Он восстает против ханжества и наглого мракобесия, абскурантизма церковников, требует: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях». Борьба Ломоносова за свободу университета имела в своей основе и нечто более глубокое, чем стремление содействовать успешному развитию науки и просвещения в России. Это было его общественно-политическое мировоззрение, взгляд на жизнь рус­ ского общества в целом. Ломоносов не мог, конечно, да и не посмел бы подняться до такой решительной революционной критики крепостничества, с какой выступил позднее Радищев. Но он не скрывал и не мог скрыть достаточно ясно выраженную в условиях того времени политическую суть своих выступлений, направленных в конечном счете не только против бюрократов и церковников, но и самой основы государственного строя России того времени — крепостничества. Свое отношение к крепостным крестьянам и классовой политике крепостников Ло­ моносов, крестьянский сын, выходец из черносошного Поморья, высказал в полемике с И. Фишером, когда тот выступил с реакционным предложением не допускать в гимна­ зию к университет отпущенных на волю бывших крепостных людей. Ломоносов со всей силой своего темперамента, с ненавистью и гневом возражает Фишеру, «когда он столь презренно уволенных помещичьих людей от гимназии отвергает».