Сибирские огни, 1975, №7

— Да,— сказала она ровным голосом. — Небось осуждаешь? —усмехнулась та недоверчиво. Лицо злое стало. Вдруг глаза расширились, испарина на лбу выступила: — Я совсем к нему не привыкла еще. А без Гены... Он... Я и ро­ дить хотела, только чтоб от него, чтоб на него похожий. А Гена гово­ рит, я с тобой останусь, только откажись.—В голосе ее просьба, моль­ ба. Надо, чтоб женщина поняла, почему так вышло. А женщина, глядя на нее, думает, что да, действительно, так и надо. — А с тобой ему хорошо будет, лучше. Я даже... У нас там одна есть на фабрике, дочка у ней. В детдом даже хотели отдать насильно. А вдруг и я так же буду? Женщина знает, что надо сказать. Надо сказать: «Нет, возьми его. Роднее уже никто не будет». Но она не скажет. Она украдет, запрячет в себя эти слова, эту правду, этот единственный выход, о котором про­ сит мать ее мальчика. Она ничего этого не сделает и будет молчать. — Что молчишь-то? — говорит ей та.—Думаешь сама, что Гена мой подлый? Она не думает... Ах да, Гена! — Знаю,— говорит опять та.—Но не одних же благородных лю­ бят. Я вот подлого люблю,—гусмехается жестко и тут же гасит усмеш­ ку, бледнеет, говорит одними губами, так тихо, что женщина напрягает слух, приподнимается с постели. — Значит, судьба моя такая, любить через подлость. Теперь хоть мы вместе с ним подлые будем. Пусть теперь благородные в нас паль­ цем тычут.—И, почувствовав, видимо, слабый протестующий жест жен­ щины, она пресекла его, коротко тряхнув головой, и теперь, уже обре­ тя голос, говорит спокойно, грустно, равнодушно будто: — Все можно пережить, а выбирать надо, что дороже. Если возьму... его, то ненави­ деть буду, наверно. Лучше уж тосковать, чем ненавидеть. Да ведь? — Да,—отвечает женщина ровным голосом. — Да,— повторяет та за ней.— Гене учиться надо, институт кон­ чать, а так все полетит к чертям, вся учеба... и квартиры нет...— И вдруг подняла руки, сжала кулаки так, что суставы побелели, и с си­ лой стукнула себя по лбу. Вскочила и убежала. «Ничего, ничего,—думает женщина.—Ничего». Страшно было ду­ мать. Надо было встать, пойти за ней и сказать ей. Не так легко она отказалась. Это ее ребенок. Это вся ее жизнь теперь погибла. Но нет. Нет! Нет!! И не воровство это. Нет! Она подумает об этом потом, не сейчас, только бы вырваться отсюда... Ее угощали апельсинами и ирисками, а потом сияющая тетя Сте­ ша принесла ей огромную передачу. — Ответ пиши, зайду,— сказала радуясь. «С работы,— р'ешила она.—Не он». И когда оказалось, что с ра­ боты, больно не стало. Поздравляли, радовались, спрашивали, чего еще принести. Видно было по неровным торопливым строчкам, что дей­ ствительно поздравляли и радовались. И когда ее, наконец, выписали, она вышла на морозный воздух, неумело прижав к себе драгоценный розовый сверток, у нее закружи­ лась голова, и снег ослепил ее. Этот ясный январь с его деревьями и домами захлестнул, ее. Она подумала, что слишком голо, слишком вид­ но, как она счастлива. Она так давно не знала, что это такое, она ни­ когда не знала этого, и теперь ей казалось, что, не имея на это права, ей слишком легко потерять его, и некому защитить ее. Она старалась идти очень мягко и легко, словно ничего, ровно ничего не произошло в ее жизни. Тут, в эту минуту, холодный усталый город, вечно углублен­ ный в свою вечную работу, оторвался на минуту от своих важных дел