Сибирские огни, 1975, №7

Потом ее увезли в палату, и ей все казалось, что руки у нее прозрач­ ны. Что теперь уже ничего не сможет она поднять такими руками. Лежа в мягкой тихой постели, она слушала следующие роды (палата оказалась рядом с родильной), думала о своих руках, которые спали и не хотели, чтоб их тревожили, и ждала, что ребеночек родится... Но он родился с голоском, охрипшим от обиды на всех этих грубиянов, которые шлепают .и хлопают его и держат за ножки. Она подумала, что никогда, ни разу в жизни не была злой, и теперь хорошо, что он родился, чужой ребеночек, но это было ей глубоко безраз­ лично теперь, и она знала это. Женщина долго-долго плакала, пока к ней не привезли соседок, воз­ бужденных, радостных. Они говорили всю ночь, хвастаясь, какие они мо­ лодцы и что совсем не кричали... А она не говорила с ними, молчала, как будто спала. На утро пришла белая роза... «Белая роза твоего молока...»—вспом­ нила женщина и стала думать, откуда это. Когда-то давно, какая-то книжка и эти слова. «Белая роза твоего молока» — могут же люди при­ думать такие слова» — думает она. Какой-то мужчина просит у женщи­ ны белую розу ее молока. Он приносит ей вкусные вещи, любит ее ребен­ ка, потому трк и говорит: белая роза... — У нее температура,— говорит голос. — Ничего страшного,— говорит другой голос. Женщина не открывает глаз, чувствуя жар, облепивший тело и ли­ цо. Она умерла уже, как осеннее поле. Для нее больше нет никакого смысла в жизни, поэтому и глаз не открывает. Она только что проснулась и вся насквозь мокрая. «Это слабость, — думает она,—белая роза...» Никогда, никогда, ни разу в жизни она не думала о чужих жизнях, о возможности жить иначе, чем она, и теперь пришли эти чужие слова из чужой жизни, и она подумала, что могла бы жить иначе, как Галя-студентка, у которой эта книжка, кажется, или еще кто-нибудь. Но теперь это уже неважно. Теперь — все. — У нее сильное нагрубание,— говорит первый голос, и прохладная легкая рука касается чугунной груди женщины. Спасибо руке. Так пер­ вый снег касается бесплодного поля. — Ужас, сколько молока будет! — За неделю не перегорит! Зачем эти слова врываются в ее покой, заставляют думать? Напри­ мер, зачем должно гореть молоко? Оно не умеет гореть. Молоко для ма­ леньких белое. И опять ее пронзает мысль, что той малышки с ротиком нет. Ее нет, а молоко пришло, словно тихое прощание. Словно привет «Прости меня, мама!». Женщина сжалась, и прохладные пальцы отдер­ нулись от ее груди. — Вы не спите? — спросил голос, и пришлось открыть глаза. — Вам надо, чтоб молоко перегорело. Сестра участлива. Красота ее —красота молодого мальчика, кото­ рый скоро израстется. А может, она уродлива. У нее пальцы прохладные. Лица, плывущие перед ней... — Зачем? — спрашивает женщина. (Зачем спрашивает?) Соседки сострадают молча. — Иначе грудь болеть будет, вам ведь не нужно молоко.— Высокая, мальчик-женщина понимает, она таких видела. Она подыскивает слова. Она устала, но подыскивает слова. — Ладно,— говорит женщина, улыбается, чтоб не очень'жалели,— Мне жарко очень. — Это всегда так. Сладкого не ешьте, пейте меньше и никаких соков! — Ладно,— говорит она.