Сибирские огни, 1975, №7

стыдно и перед людьмй, и перед собой? Где набрала она вины для такого стыда? Что теперь с ним делать?» — она успеет узнать, как в минуту освобождения «празднично и грустно на душе»,— и все закроется... Ее похоронят «среди своих, только чуть с краешку», и в этом «среди своих» востор­ жествует авторское, человеческое, читатель­ ское милосердие к чистой русской душе, во­ влеченной судьбою и войной на гибельный мученический путь. Прошумят в повести с неумолимостью трагического рока безжалостные крылья судьбы, которая убьет невинного, чтобы тем страшнее наказать виноватого, погубить ду­ шу сильную за грех, совершенный душою слабой, чтобы не исказилось лицо общей человеческой справедливости... О каждом из них отдельно и об обоих вместе надо бы писать и писать — шаг за шагом проходя их следами, вслушиваясь в каждое слово, потому что конфликт этот с такой обнаженностью в нашей литературе вырастает впервые. Тогда можно будет ока­ зать: и где повесть нетверда, а ощущение нетвердости, нервности очевидно. Слишком сложен был материал, слишком сильно ра­ нено сердце и не успело зажить, чтобы кни­ га эстетически сравнялась с нравственной высотой. Но мы пока ограничимся этим первым взглядом на двух несчастливцев, еще раз призванных доказать, что «ничего в этом свете даром не дается». Нельзя и в малом согрешить против людей и сохранить при этом ясную душу—не хватит потом всей жизни и всей любви, чтобы оправдать ко­ роткую нетвердость духа. Эта простая исти­ на подтверждена Распутиным глубоко, ми­ лосердно, безжалостно. Ясность сказки, где за добро воздается добром, а за зло — злом, в реальности часто оборачивается уравне­ нием жестоким. Здесь как будто даже пе­ ревернутым: за зло возмещено добром — Андрей остается жить, а добро Настены оплачено смертью. Однако это только внеш­ няя несправедливость — в сути и глубине уравнение сложнее и справедливее. Великолепно в краткости своей имя по­ вести. Содержание его обнимает вею слож­ нейшую систему внутренних отношений произведения. Живи, Андрей, и помни, что тебе уже не поднять глаз перед теми, кто погиб, и теми, кто вернется с победой, перед па­ мятью Настены не поднять. Живи, Насте­ на, и помни, что тебе не совладать со своею бедой и не прийти с ней к людям. Живи, чи­ татель, и помни, какие испытания выпадают человеку в жизни, какие беды сулит ему война и какие надобны мужество и ответ­ ственность, чтобы не согрешить духом и пе­ ред лицом смерти. Распутин поставил перед нами сложней­ шие вопросы, ни разу не прибегнув к дидак­ тике, которая бывает так порою необходима читателю, чтобы ослабить напряжение серд­ ца, чтобы сглотнуть комок, стоявший попе­ рек горла. Он до конца, при очень неболь-' ших просчетах, остался тонким психологом и блестящим художником с мощным вооб­ ражением, подлинным мастером, знающим, как далеки границы; до которых прости­ рается правда. Он до конца не дал нам уклониться, заставляя пройти с геронми весь их непосильный путь из края в край и не позволяя торопиться с приговором. Всещ повестью прозаик продолжил пре­ красную традицию жестокого милосердия русской литературы, умеющей не бросить человека в последнем поступке, пока не пой­ мет его. Всею повестью он еще раз доказал, что война не зажила в душе, что к ней еще надобно оборачиваться снова и снова, что­ бы понять последние пределы, в которые она ввергает обыкновенного человека. Вал. КУРБАТОВ ---- ф ----