Сибирские огни, 1975, №7

поселившемуся в нем с этих пор прочно и властно». Вскоре у него «захлябает» от отвычки голос, и ему уже надобны станут норы. Скрытые места зовут его помимо воли и, чем они дальше и уединеннее, тем влечение сильнее. В конце повести, когда он почувст­ вует последнюю опасность, «что-то такое, что грозит ему», он бежит уже с последней злобой хищника, которого не найдет «ни одна собака». Эволюция эта длительна (слишком еще много в нем живой искренности), но страш­ на, художественно и нравственно безуслов­ на. И было бы не вовсе справедливо упрек­ нуть только этого ищущего норы бывшего человек^ и не почувствовать, как поднимает­ ся в груди проклятие безумию войны, умею­ щей так ' изломать обычную человеческую судьбу... Но вое это только половина повести. И менее драматическая, потому что есть в ней еще одна героиня. Может быть, и просто одна — так высока я горестна, так подлинно трагична ее жизнь и смерть. Ее зовут Нас­ тена Гуськова, и она беглецу — жена. Русская литература во все времена была щедра на женские характеры, и пора бы и удивляться перестать, но вот является еще одйн, и опять вырывается из груди возглас восхищения. Настена — всем существом русская, всем характером мышления и ми­ ровосприятия, каждым жестом своим и вздо­ хом. Памятливая кровь предшественниц, сиротство, бедное девичество и неудачно на­ чатое замужество выучили ее терпению. Да Это и вообще «в обычае русской бабы—• устраивать свою жизнь лишь однажды и тер­ петь все, что в ней выпадет»... «Когда все хорошо, легко быть вместе... Надо быть вместе, когда плохо — вот для чего люди сходятся». Не поэтому ли она, сначала предчувстви­ ем угадав, что Андрей рядом, а потом и увидев его, принимает его судьбу без ого­ ворок, со всем самозабвением женщин, и весь мучительный груз такой судьбы сразу перекладывает на свои плечи: «Не вынести Андрею этой вины, ясно, что не вынести, не зажить, не заживить никакими днями. Она ему не по силам. Так что теперь — отсту­ питься от него? Плюнуть на него? А может, она тоже повинна в том, что он здесь — без вины, а повинна». Это она пока гово­ рит, что без вины, а после готова будет и ему ничего не оставить, одну себя казнить: «Верила Настена, что в судьбе Андрея, с тех пор, как он ушел из дому, каким-то краем есть и ее участие. Верила и боялась, что жила она, наверно, для себя, думала о себе и ждала его только для одной себя. Вот и дождалась: на, Настена, бери, да ни­ кому не показывай. Одна, совсем одна сре­ ди людей...» Она будет заговаривать себя своей виной, и одиночество начнет расти поминутно, об­ рывая ее связи с отчей землей, деревней, миром: «все держались открыто и ясно, и если что-то скрывали про себя — без этого человек не живет, то по малости, по надоб­ ности, и скрывали свое, личное. Настена же таила такое, что было против всех... Ее еще по привычке принимали за свою, а она уже была чужой, посторонней, не смеющей от­ зываться на их слезы и радости и не реша­ ющейся вторить им в разговорах и в песнях». Бездетная, она благодарила судьбу, еще не зная, что судьба только ждала часа, что­ бы обрушить на нее в страшном ее одино­ честве, удвоенном присутствием мужа, эту горестную радость беременности, это отчая­ ние носить в себе новую жизнь, ставшую с первой минуты из отрады мучением. Анд­ рей, ликуя, кричал: «Это ж кровь моя даль­ ше пошла... А я-то думал, на мне конец, все, последний, погубил родову. А он ста­ нет жить, он дальше ниточку потянет»,— но Настена, кажется, и не слышала его, пото­ му что острым дальним чувством, не при­ знаваясь себе, не ведая разумом, знала, что судьба с жестокой своей милосердностью кровь эту дальше не пустит. И переменить ничего нельзя, ни назад- поворотить, ни остановить. «Я бы, может, хотела себе дру­ гую судьбу, но другая у других, а это моя». Может быть, из сострадания к ней, к ней одной, с ее беззаветностью, Распутин дарит им несколько часов робкой тревожной неж­ ности, ласкового света, но веры в благопо­ лучный конец он им дать не может. Насте­ на будет носить ребенка (она уже твердо знает, что «сына»), все с большим, и боль­ шим страхом ожидая, что вот-вот тайна от­ кроется в деревне, и тогда надо будет очень много сил. Силы надо искать у него на гру­ ди, а как убежать хоть на час незамечен­ ной и найдешь ли, когда он весь в своем страхе, боли, отчаянии, и плохо слышит ее и, кажется, тоже больше страдает от встреч, потому что будущее с каждым разом все темней, а конец — все очевидней. Грянет выстрелами над дерёвней победа, но грянет не для них. Двое останутся в сто­ роне от «всесветного праздника». Да вот этот неведомый третий, кого она оберегает руками в животе-— сирота, пасынок. К лю­ дям бы ей сейчас. «Господи, а чем помогут ей люди, чем они ей помогут, если она дав­ но уже не живет, а лишь скрадывает жизнь? И праздник этот, великой радости и муки праздник людской, она идет сейчас только скрадывать •—так же безутешный че­ ловек выходит ночью греться под народив­ шейся звездой, боясь остаться один, и воз­ вращается обратно с верой, что выходил не напрасно». Она еще узнает на этом празднике пос­ леднее внезапное безмятежное счастье, как короткий вдох, чтобы прежде времени не разоршалось сердце. Пройдет немного дней, обнаружится ее тайна, и с этой минуты, с внезапного верного подозрения деревни, Настена уже будет знать, что надеяться не на что, что «правда сквозь камни прорас­ тет», и забьется, забьется она • от горя и безвыходности. Однажды ночью ее застанут на полдоро­ ге к мужу, и, всегда боявшаяся воды, уве­ ренная, что «умирать надо на земле, когда под ногами привычная твердь, а в легкие просится воздух», она шагает из лодки в быструю Ангару. Еще минуту назад мучав­ шаяся вопросами, «почему так истошно