Сибирские огни, 1975, №7

рых знакомых и начальников, как-то: де .Граве и ироч...»—напишет он потом в Семи­ палатинск своему ротному командиру Гей- бовичу. Получилось так, что после «Бедных лю­ дей» я тут же взял в руки «Братьев Кара­ мазовых». Какое-то странное недоумение ос­ талось от контраста этих книг. Они совер­ шенно разные, несмотря на то, что написа­ ны одним человеком. Прочитал «Белые ночи», а потом сразу .же после них — «Идиота». Прочитал и на­ чал понимать. Есть два Достоевских: Досто­ евский до острога я Достоевский после него. Да, и «Бедные люди», и «Белые ночи» — книги прекрасные. Но ведь «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазо­ вы» сделали Достоевского писателем мира. А появились бы эти книги —не будь ом­ ского острога? Нет! В них все оттуда — и сюжеты, и характеры, и философия. Захотелось узнать подробнее о том, как жилось когда-то Федору Михайловичу в мо­ ем городе. Перелистал воспоминания совре­ менников, сочинения биографов и литерату­ роведов. Представил себе эту обстановку: деревянные, неряшливо спланированные улицы, покрашенные желтым казенные до­ ма, тусклые глаза арестантов, вечно пьяного майора Кривцова.. ...Свидание разрешили трудно. Но разре­ шили— и отава богу! Мише плакал. Ему было стыдно перед ка­ раульным офицером, но слезы все текли. Брат утешал: — Увидимся еще, непременно. А выйду из каторги— писать стану... Будет о чем писать. Гладил его по руке и смотрел мимо, в стену. Ночью заковали в кандалы. Десять фунтов. И повезли из Петербурга. На восток. ...Плац-майор Кривцов еще не опохмелил­ ся. Съежившись, он стоял перед двумя вновь прибывшими и мучительно прислуши­ вался к толчкам головной боли. Один из но­ вичков был черняв и красив, смотрел же тоскливо, другой — худой, небольшого рос­ та, стоял спокойно. — Кто таков? — Достоевский, литератор. — Чего? Оволочь ты теперь, мразь катор­ жная, а не литератор! Ишь, ли-те-ра-тор... Как стоишь, в розги захотел? На багрово-нечистом лице плац-майора появилось осмысленное выражение, ...В острожных документах известного всей читающей России автора «Бедных людей» обозначили: чернорабочий, грамоте знает. Хорошо гребется снег. Раз — и отреза« огромный ломоть наста, два —уже лежит тяжестью на лопате, три -—летит прочь с дороги! И мелкие, отставшие от него искор­ ки переливаются на солнце. И забывается на миг, что ты ошельмован и проклят... Поздно осенью Иртыш красив. Огег ле­ жит день, другой, тает не сразу. Рядом с ним кажется вода голубой, а не мутной, как летом. Спасибо—■перевели в алебастровый ба­ рак. Леше работа, а потом инженеры —- все же люди. Не Кривцов. Даже смущены, чи­ тали что-нибудь, видимо... Иртыш рядом. На другом берегу никого. В тон стороне — запад, там где-то плывут тихие, чистые реки. А здесь за спиной бора«. Загремели молотами, значит, кончился шабаш. Надо идти. Солдат уже не раз конвоировал его в гос­ питаль. За длинные годы службы привык смотреть на каторжников. Убийцы, растли­ тели, воры, политические... Все одно... Знай только: побежит — целься в нашитый на спину желтый туз. Но этот бежать не собирался. Шел пону­ ро, бледный, задумчивый. Долго смотрел на редких прохожих. Солдату он казался странным. Вот в гос­ питаль идет, на отдых, а не радуется. Но конвойный ошибался. Слабый после припадка падучей, каторжник с нетерпени­ ем ждал, когда же кончится эта грязная за­ езженная площадь и они свернут на Скор- бящеискую. Там, в вонючей госпитальной палате, он может заниматься первым в жиз­ ни своей делом — писать. Втащили парашу. Закрыли дверь на ночь. Все. Теперь до утра в палату никто не войдет. От нетерпения дрожат руки. Записывать! Сейчас ты’не каторжник, ты писатель русский. Записывать! — все, что видел вчера, позавчера, месяц назад. Как уползал в степь раненый орел, как радовал­ ся оставшийся жить после наказания това­ рищ, что чувствуешь, когда дают тебе милостыню... Есть о чем писать... Это будет страшная повесть. Повесть о доме мертвых. Новелла эта была написана и напечатана. Прошел почти год. И ¡неожиданно я на­ ткнулся в одном журнале на стихотворение Анны Ахматовой, входящее в цикл «Ленин­ градские элегии». Называется оно «Россия Достоевского»: Все р азн очн н н о, н асп ех, как-нибудь... Отцы и дети н еп он ятны . Зем ли Залож ены . А в Б аден е — рулетка... С трану знобит, а ом ский к ато р ж ан и н Все гюнял и на всем п остави л крест. Оказывается, давным-давно Ахматова ду­ мала о том же, что и я. Только, если я лишь попытался разгадать загадку, то она, поэтесса, разгадала ее вполне: «омский ка­ торжанин все понял и «а всем поставил крест». Да, на то и был Достоевский Достоев­ ским, чтобы понимать и предвидеть. После