Сибирские огни, 1975, №7

лампы. Огонь брил щетину. Свиные туши скоблили, мыли кипятком. По морозному воздуху летали сытые сороки. На колхозное собрание Сорокин шел сейчас с^ень охотно. С ним ча­ сто здоровались. Без ухмылки и хитрого прищура. Просто как рабочий с рабочим — на равных. Председатель говорил толково. Ничего не забыл. Упомянул, сколько у нас в стране приходится на душу населения разных разностей, вплоть до твердого каменистого кокса. Когда Ермил Иванович заговорил о бо­ лее близком — о делах колхозных,—зал оживился. Заерзали. Зашмыга­ ли. Засопели. Знали—ругать не будут. Не такой час. Не такое время. Сейчас будут хвалить. Читать наградные списки. Интересная приближа­ лась минута. — ...Много хороших колхозников,— продолжал читать с хрипотцой председатель.—Мы сегодня прямо должны сказать —сознательность колхозного крестьянства возросла. И возросла сильно... И вылез тут случай с бульдозером. В Октябрьскую не вспомнили, а под Новый год упомянули Сорокина. Хвалили его, а он рдел, сидя на скрипучем сиденье. Боялся поднять глаза на оратора. «За что меня хвалит он,—размышлял Сорокин.—Мне парень почти за так работу сделал. Выпили, правда, за магнеты ц жизнь. Срезал он кучи, разровнял и укатил. А во мне оставил огонь и дым разных умных вразумительных слов. Гутьке-мымре — не понять их никогда». — ...Награждается часами... Эти слова мужик расслышал смутно. Словно кто из глубокого ко­ лодца вышептал их. Померещилось, может. На него оглянулись. Кто-то толкнул кулаком в бок: — Иди. Че сидишь? — Куда? — Часы получать. — Это не мне. — Тебе, тебе. Часы, брат, не за балалайку дают. Часы —они на то и даются, чтобы ты время века правильно понимал. Качался под мужиком пол. Президиум в дыму. На первую ступень­ ку занес ногу. На вторую. Взял голубую коробочку в трясущиеся руки. — Сказани, Федор, речугу! — выкрикнули из зала.— Подарочек-то будь-будь! Мужик прокатил по горлу слюну. Мало ее было во рту. Словно сухо­ вея глотнул до этой минуты. Язык не продерется никак сквозь тягучую немоту. Раскрыл рот, сказать что-то хочет, ан не может. Но осмелел вдруг. Набрал в легкие воздуху и зычно крикнул в зал: — Ребята! С меня магарыч!..' Гудела колхозная семья радостным праздничным гудом. Рьяно взвизгивали баяны. Нарядные толпы, толкаясь и шумя, хороводились у палисадников и колхозной конторы. В праздники, в народные гулянья всегда хочется, чтобы улицы были пошире и поменьше попадалось навстречу телеграфных столбов. Закрутит, взвихрит веселье русского человека — и летишь, и летишь куда-то. — ...Ребятушки,— хмельно выводил Сорокин.— Зачем мне такое услужение, а?.. Часы?.. Мне?.. Ребята, с меня магарыч! Милые вы мои! "Помните меня, если что не так!.. Гутя! Мымра моя золотая! Подавай фирмное блюдо!.. А!.. Думали—'Я так себе. Не с той головы встатый. Шалишь! Я и до магнета доберусь! Из кухни выплыла полыхающая жена. На широком противне она несла двух зажаренных в русской печке гусей. — Ешьте, дорогие! Там еще на очереди два. Куда нам их. Солить, что ли?..